Николай Андреев - Дорога в Лефер

— Конхобар? — лицо странного человека засияло от радости. — Конхобар из Альбы?!

Имя это в его устах звучало громом в зимнее утро над болотом: в звуках было столько же удивления, сколько гнева и презрения.

— Я, о славный словами и деяниями своими Дагд. Сегодня день моей битвы и моих наград, — звенел весенний ручеёк из жидкого железа.

Дагд вскинул подбородок и… засмеялся. Где-то вдали, за окоёмом, зазвучал гром и сверкнули молнии. Здесь же, над Равниной битв, сверкало солнце в окружении облаков. Но, наверное, такова уж была природа здешних мест: даже эхо слов звучало звоном клинков. И теперь, в день битвы, в день, когда наступало время получать самую дорогу честь для воина, настал черёд поединка между славнейшим воином Альбы Конхобаром и Высшим Филидом Дагдом.

Тот вновь рассмеялся, но теперь гром не звучал. Смех этот был скорее понимающий, проникновенный, чем озлобленный. Он смеялся долго, кажется, слишком долго для почтенного филида, слышавшего поступь богов, скрепляющих миры своими шагами.

— О, я понимаю, понимаю! — Дагд обратил свой взор в сторону заходящего солнца. Световое пятно едва-едва сузилось. — Это интересно. Очень интересно. Хотите, чтобы я наложил особые запреты, соединённые с невиданной мощью? Понимаю… Понимаю…

Эхо разнесло: «Не принимаю… Не принимаю…»

Дагд наконец-то посмотрел прямо в глаза Конхобару. Там, где взгляды их соприкоснулись, воспылало ярчайшее пламя. Образно говоря, конечно, образно говоря. Оба — воин и филид — улыбнулись одновременно. Затем Дагд сделал призывный жест, и Конхобар, сделав шаг навстречу неизбежному, опустился на колени перед Высшим Филидом Дагдом Уп Кумхалом. На губах Конхобара играла улыбка. Согласитесь, редко кто так радостно опускался на колени пред одним из своих страшнейших врагов — дядей, из чьего дома он умыкнул его дочь, а свою жену. Словом, у них были не просто тёплые — пламенные, полностью взаимные чувства…

— Что ты здесь делаешь? Где мы вообще оказались? — перестав моргать, Олаф нашёл в себе силы заговорить. — Местечко то ещё!

— О Везучий, славный своими бранными, — то ли Конхобар не очень хорошо изъяснялся на леферском, то ли изъяснялся слишком хорошо и многое знал, — подвигами! Это столь давняя и долгая история, что мне или придётся затратить на неё всю ночь — или время десяти шагов.

— И сделай это как можно скорее: смотри, Ричард заволновался. Нехорошо, когда маги волнуются. Это пахнет жареным, — Олаф принял игру в многозначные выражения, предложенную Конхобаром.

Ричард, действительно, несколько раз взмахнул головой, отчего волосы его разметались по лбу, застя глаза. Магус сидел на лавочке, устремив взгляд свой внутрь, в глубины собственной души. Если, конечно, таковая у него была: сам маг подчас сомневался в этом. Ну откуда ей взяться, если…

Крики, стоны… Мама… Папа… Учитель… Нет, Рудольф ушёл без единого слова. Только взгляд… А может, это неправда? Может, это очередное испытание?… Надо просто проснуться…

Ричард напрягся. Вот оно. Очередной удар. Если он сдастся, если захочет «проснуться» — то потеряет сперва контроль над собой, а потом и самого себя. Так нельзя. Надо бороться! Но чего ради бороться? Почти все, кого он знал, ушли… Только Олаф остался… И то, кто знает, надолго ли? А где книги?.. Нет книг… Некуда скрыться.

Да, Магус, а точнее, его изнурённый, измученный вид произвели должное впечатление на Конохобара из Альбы. Тот понурил голову и пожал плечами. Со стороны казалось, что это два вулкана пробуждаются от долгой спячки.

— Вижу, что другу твоему плохо. О, я узнаю его, мага из Лефера! Ричард! Приветствую тебя, мудрец, продающий мудрость свою за деньги! — в голосе Конхобара не звучало ничего, кроме почтения.

Называя вещи своими именами, воин из Альбы умел сохранять почтение перед собеседником. Все пять зрачков его устремили взгляд на Ричарда, и в каждом читалось уважение. И, кажется, страх. А, нет! То было благоговение, за редкостью в те времена столь трудно узнаваемое. Наверное, оно сохранилось только у народа Альбы да у диких людей.

Даже Рагмар поймал себя на мысли, что давным-давно не видел благоговения даже орков пред своим шаманом, хотя это было очень удивительно!

Но вместо этого Олаф и Рагмар, не сго… ну вы поняли, — посмотрели за спину Конхобару, на долину еды и горные кряжи кружек. Или это по мнению наёмника действительно были крошки, или уж такая крошища требовалось воину из Альбы!

— Конхобар, я не знал, что средь твоих талантов есть способность говорить о смерти… Или что другое вы там, у себя, именуете Анку?.. — Везучий подмигнул герою Альбы.

— Это мой последний ужин, Олаф. Я нарушил гейсы…

— Что-что? — Ричард говорил так, будто бы одной ногой уже шагнул за край этого мира и вот-вот должен был вступить в другой. — Нарушил гейсы? Святые запреты? И ещё жив?..

Магус вновь обратил взор внутрь, в былое и думы. Внешний мир перестал его интересовать, раз уж самое загадочное и страшное на свете этом уже свершилось.

— Ещё… Да-да… Мы говорим «за миг до»… Так вот. Мне осталась половина этого срока. А может, и половина половины… — щека Конхобара дёрнулась.

И Олаф понял: герой Альбы боится. Боится так, как никогда в жизни…

Дагд воздел руки над главой Конхобара и закрыл глаза, прислушиваясь к поступи богов. Они были где-то далеко-далеко, но приближались, отдаляясь — потому что любой путь приводит тебя к цели, как бы далеко не уводили тебя собственные ноги. Так гласила мудрость, познанная только филидами.

— Итак, требуешь ты отмерить цену твоей чести? Достоин ли, а? Что скажете, сыны Альбы? — прошептал Дагд, но шелест его шепота был громче самого майского грома.

— Достоин! — грянуло тысячеустное эхо того грома.

— Итак, достоин. Что ж. Цену определят для тебя сами боги. Ну а плату… Плату мы подберём вместе. Ибо сила, даруемая вместе с честью, должна быть ограничена, дабы Стража не пришла за тобой и не выстирала кровавую рубаху твою наутро…

Дагд замолчал, вновь прислушиваясь. Он стоял, неподвижный, и «солнечные зайчики» играли на его лице. Ветер примял траву, которой порос холм, примял легонько так, словно бабочка, опустившаяся на былинку, или шмель, сосущий нектар из цветка. Выший Филид слушал долго, очень долго, и хмурился, всё хмурился… Пока ветер не стих, а на лице его не заиграла таинственная улыбка.

— Боги положили предел твоей чести, твоему дару, и наложили следующие гейсы-запреты…

Конхобар знаком предложил товарищам по ремеслу — а иной человек разве был бы знаком с Олафом? — занять место за пиршественным столом. Подбородок воина из Альбы, и без того лоснившийся от жира, покрылся новыми ручейками подливы, заставлявшей блестеть свиную ногу.