Николай Андреев - Дорога в Лефер

В общем, тысяча великанов лучше, чем один уходящий маг. Великаны хотя бы просто убьют, ну а потом, может, съедят, — только какое тебе будет дело после смерти? Уходящий же спалит душу, и только потом растерзает тело. Олафа передёрнуло с головы до пят от одной мысли об этом.

Не сговаривая, трое — Рагмар, Конхобар и Везучий — подошли к воротам. Они размахнулись кулаками, чтобы постучать, и…

И тут раздался грохот потревоженного дерева и скрип проснувшегося металла: ворота начали открываться. Воины отскочили назад, и даже Конхобар опасливо взялся за оружие. Сейчас он мечтал, чтобы перед ними в лунном свете оказался Анку. С кем хоть однажды довелось герою из Альбы пропустить кружку-другую, с тем он найдет общий язык! Это как пену сдуть!

Едва створки ворот раздвинулись, как глаза наемников резанул ярчайший свет, — пламя единственного факела показалось им ярче полуденного солнца. Только Магус, потирая слезящиеся глаза, не отвел взгляда. В проеме ворот угадывались силуэты трех или четырех людей (людей ли?), спокойно смотревших на незваных гостей.

Среди них выделялся один. Ричард напрягся, он даже приподнялся на локтях, опираясь о ящик с грузом, чтобы лучше разглядеть…

— Признаться, я уже давно заждался вас, — так мог бы рычать волк, встречая добычу.

Вытянувшись во весь свой рост, в воротах их встречал де Местр, а точнее, де Местр старший. Тот самый наниматель. Сделав неуловимое движение (Ричард готов был поклясться, что Анри облизнулся), владетель замка вышел к отряду.

— Смотрю, вас стало больше? Помните, оплату я не подниму, придется вам делить по новой, — в ночи де Местр еще сильнее походил на волка.

Не обращая никакого внимания на Ричарда, барон Анри запрыгнул на повозку и постучал по сундуку. Магус уловил подушечками пальцев распространившуюся по дереву дрожь. Еще немного, и он готов был бы поклясться, что внутри пробуждается магния. Но прошло мгновение — и все улетучилось, наваждение прошло.

Над сундуком возвышался простой человек, только лишь хранивший ярость в сердце своем. Оттого, наверное, он и походил на серого охотника.

— А, впрочем, надбавлю вам за труды! Быстро приехали! — Анри довольно потирал руки. Рот его расцвел довольной ухмылкой. — На десятую часть прибавлю! Вовремя! Очень вовремя приехали!

Олаф расслабленно выдохнул. Все, дело почти сделано. Осталось получить награду — и можно идти на все четыре стороны. После выполнения задания Везучий не любил надолго оставаться рядом с бывшим нанимателем. В окрестных землях говаривали, что это сыграло не последнюю роль в удивительной живучести Олафа. Но сейчас Ричарду требовалось успокоить раны, и уж точно всем без исключения нужен был отдых. Даже Конхобар — и тот уже не казался таким неутомимым.

— Позвольте нам переночевать. Мой помощник Магус ранен, люди устали… Если потребуется, мы заплатим за беспокойство, — Олаф на всякий случай обратил вопрошающий взгляд на Ричарда. Тот одобряюще кивнул. — И уж во всяком случае, мы не доставим хлопот.

— Ха! Заплатите! Но не сегодня! Сегодня вы узнаете о знаменитом радушии де Местров! — радостно хлопнул в ладоши барон.

Из открывшихся ворот показались слуги, занявшиеся повозкой. Одеты они были в рванье: потрепанные тулупы, латанные-перелатанные штаны, стоптанные сапоги, — нищая дворня, не иначе. Их вид оттенял богатую одежду барона. Казалось, Анри даже в поздний час не снимает самого модного камзола. Только…

А как же он успел спуститься? Только если их заметили издали. Причем поняли, что это не простые путники: не каждого захочет впустить господин замка. Значит, ждали именно их. Груз-то, конечно, ждали… Очень ждали — груз. На людей же, его сопровождавших, не обращали никакого внимания. Ричард похолодел. Он почувствовал себя на поле боя, с которого выносят трупов. И одним из таких трупов оказался он: так небрежно подхватили его слуги. Им, верно. Привычнее было обращаться с мешками из-под муки.

Барон не спускал глаз с вожделенного груза. Чувствовалось, какую ценность он ему придает. Ричард даже начал сомневаться, для сына ли он доставлял этот доспех? Ну не может, не может даже самый заботливый отец так обращаться с фамильной реликвией, предназначенной для кого-нибудь другого. Так смотрят только на любимую девушку или давным-давно желаемое сокровище. Хотя, в общем-то, для многих это одно и то же…

Олаф быстро окинул взглядом замковый двор. Почти квадратная площадка, шагов тридцать на сорок. Большому отряду не развернуться, да и незачем. К стенам, замыкавшим площадку, были пристроены разные постройки, в темноте слабо различимые: свет шел только от факелов, которые слуги барона несли в руках. Донжон располагался напротив ворот, однако дверей в него не было видно: они располагались с обратной стороны. Врагу, прорвавшемуся через ворота, пришлось бы тратить время и людей, пытаясь проникнуть внутрь. Узкие окна-бойницы зевали черными ртами: ни единого лучика света не исходило оттуда. Олаф сглотнул от волнения. Отсюда замок казался ему еще более жутким, чем с дороги.

Барон шел, сутулясь, лицо его было направлено на сундук. Казалось, мир для него сузился до пусть большой, но — деревянной коробки. Он совершенно не замечал слуг и Олафа, путавшегося у него под ногами. Ричард не просто стало страшно — страх поселился в его сердце. Что-то нечеловеческое ощущалось в воздухе. Казалось, нечто ужасное рвётся из сундука, и скоро…

Магус потрогал свой бок: он пылал ледяным огнем. Мороз распространялся по всему телу. А еще…

И боль…

И крики… Мама… Мама… Мама!!!

Мировая тьма стучалась в душу. Дикие барабаны войны стучали в висках, не давая покоя. Звон их становился все громче, отчего голову пронзали иглы страдания.

Он уходил.

Ричард сражался изо всех сил, собравшись с мыслями и направив последние остатки жизни внутри себя. Тонкий панцирь, возведенный им вокруг самого сердца, еще держался, держался, — из последних, таких крохотных и жалких сил.

И крики… И боль… Огонь… Везде горело. Пламя подбиралось к мальчику, грозясь вот-вот заключить в смертельные объятья. Мама!..

Ричард сжал челюсти до зубовного скрежета. Струек крови, шедших из-под ногтей сжатых в кулак рук, он уже не замечал. Мир уменьшился до размеров маленького такого мальчугана, совсем ребенка. Робкий и слабый, он шел в потемках в поисках своих родителей. Они звали, кричали ему… И ему становилось больно, очень больно…

— Вы знаете, Ричард…

Дельбрюк сложил пальцы домиком. Он расположился в любимом кресле. По стеклу стекали капли. Водяные змейки играли на окне. В комнате царил полумрак: только одна свеча горела — да и то из последних сил. Фитилек едва тлел, давая последний свет. Но сейчас это было неважно. Намного важнее для Ричарда были слова Дельбрюка, такие редкие слова, шедшие из самого сердца мудрого учителя.