Александр Афанасьев - Помни имя своё! [litres]

– Проголодался? Ха-ха… – сказал прадед – садись и ешь. Потом поговорим…

С одной стороны стола – сидели его подчиненные, глотая слюни – они не осмелились есть без командира. С другой стороны – сидели… господи, сплошные вермахтовцы и ССовцы. Из них – лейтенант узнал похожего на медведя здоровяка с обезображенным шрамом лицом. Оберштурмбанфюрер СС Отто Скорцени, один из самых опасных диверсантов в истории. Еще одного он не знал, но догадался, кто это – по Рыцарскому кресту с дубовыми листьями, мечами и бриллиантами – эта награда была вручена только одному человеку за всю историю рейха. Оберст люфтваффе Ганс Ульрих Рудель, уничтоживший больше двух тысяч советских транспортных средств и танков, потопивший линкор Марат.

Лейтенант испугался. Он понял, что это сон, и он вот-вот проснется. И если кто-то узнает, что ему снилось такое… его просто вышвырнут из Бундесвера. А может – направят к психиатру.

Рудель заметил взгляд лейтенанта и одобрительно кивнул ему. Лейтенант смущенно отвел глаза, садясь рядом со своими солдатами.

Мясо пахло одурительно, оно было настоящим – не то, что продается в супермаркетах, замороженное, от напичканной антибиотиками коровы. Лейтенант отрезал грубым ножом кусочек, наколол его двузубой вилкой и опасливо отправил в рот. Настоящее мясо, сочное – сок аж брызжет.

Увидев, что с лейтенантом все в порядке – на мясо накинулись и его солдаты…

Насытившись: пища была простой и вкусной: мясо, зелень, краюхи грубого хлеба и молодое, легкое, красное вино – они переместились в соседний зал, точно такой же, только стола не было. Осмелев, его солдаты, сбившись в группу, рассказывали офицерам третьего рейха все, что происходило в Германии, говорили громко – и лейтенанту не нравилось то, что они говорили. За такие разговоры в казарме – тоже могли вышибить из Бундесвера… да даже и за меньшее. Вермахтовцы качали головами и громко возмущались, никого не опасаясь. Особенный взрыв возмущения вызвало то, что Der pederaste не только не преследуются гестапо, но и допущены к общественной жизни, более того – преподают в школах вместо того, чтобы сидеть в концентрационных лагерях. Сообщение о том, что они сейчас воюют в Афганистане с моджахедами и китайцами вызвало гомерический хохот, хотя, по мнению лейтенанта – смешного в этом ничего не было.

– Так ты… получается, живой? – спросил лейтенант у своего прадеда – ты же погиб в Берлине в мае сорок пятого. Тебя похоронили…

– Погиб, погиб… – проворчал прадед – чертовы русские. И я и Ганс попали в этого ублюдка, но он даже с двумя пулями в груди, считай, мертвый, развернул пулемет. Никогда бы не поверил, если бы не увидел собственными глазами.

– СССР больше нет, ты знаешь?

– Знаю… Если честно, меня это не слишком то радует. Они чертовы сукины дети, но так не должно было быть. Хотя… из-за этого много русских отсюда выбралось, нам даже поговорить не с кем сейчас. Видишь, как мои товарищи рады твоим солдатам? Травить байки про старое надоело, хочется послушать чего-то новое…

– Тут и русские есть?

– А как же. Есть, конечно. Тут недалеко. Правда, им проще. Как в Афганистане началось – так там почти вся старая гвардия – сменилась. Ты ведь тоже из Афганистана?

– Да.

Прадед покачал головой

– Что же это за страна то такая. Бессмертные, не иначе. Ладно, разберемся…

– Плохая страна. Там все нас ненавидят. Готовы убить. Даже дети. Ублюдок берет пояс, кладет туда взрывчатку, пару килограммов гвоздей, детонатор, обвязывает этим себя и идет к посту.

– Зачем идет? – подозрительно спросил прадед.

– Чтобы подорваться. Он прикидывается мирным, а потом подрывается.

– А что у вас – нет снайперов?

– Как нет, есть. Но мы не имеем право открывать огонь до тех пор, пока эти ублюдки не стали стрелять в нас. Есть правила применения оружия, за их несоблюдение можно попасть в тюрьму. А что делать, если враждебным действием – становится подрыв пояса шахида, а?

Оберст-лейтенант оглушительно захохотал.

– Ганс, ты слышал – крикнул он на весь зал – им нельзя стрелять, пока эти недочеловеки не станут стрелять в них. Нет, ты это слышал?

Один из офицеров – махнул рукой и вернулся к разговору

– Ганс тоже любит поговорить, это у него не отнять.

– Нельзя говорить такие слова – решился лейтенант

– Какие?

– Недочеловек, например. Это оскорбительно и не имеет отношения к реальности.

– А как же я должен называть этих ваших… – сказал прадед – знаешь, когда фюреру донесли, что красные на фронте, как только их подбивают, идут на таран и погибают сами при этом, и предложили готовить так и наших пилотов – знаешь, что ответил фюрер? Что такая смерть – это не подлинная храбрость, это удел недочеловека. У каждого воина Рейха до самого конца есть выбор, и какое решение он примет – это только его решение. Но готовиться разменивать жизнь одного солдата Рейха даже на сотню недочеловеков – нет, такого не будет, пока он фюрер. А ты мне говоришь какую-то ерунду, недостойную твоего подвига…

Лейтенант приготовился было возразить – но тут увидел идущего к ним человека. Человек был в старой, выцветшей простой гимнастерке, он шел к ним и смотрел на них. Ростом он был выше деда и форма его – явно не было немецкой.

– Дедушка…

Оберст-лейтенант обернулся и увидел идущего к ним человека.

– Чертов сукин сын… Пронюхал все таки. Подожди… я сейчас.

Они отошли в сторону, к колонне, заговорили – по отголоскам лейтенант понял, что по-немецки. Говорили недолго, пару раз неизвестный посмотрел в его сторону, вроде как с уважением. Закончилось все тем, что они обнялись – и человек пошел к большой группе ССовцев, вермахтовцев и его солдат. От нее отделился еще один человек в форме гауптмана вермахта, они отошли и тоже стали о чем-то разговаривать.

Вернулся прадед.

– Кто это? – спросил его лейтенант – он ведь не немец?

– Да… не немец – проворчал дед – тот еще сукин сын, сварливый как баба. Капитан Тимофей Прошляков, полковая разведка Третья ударная армия. Это он меня подстрелил из танкового пулемета, уже с двумя пулями в груди. Третьей – Ганс его успокоил. Только здесь очутился, смотрю – и он тут как тут. А потом и Ганс прибыл. Он тут специально оставался – пока здесь находился я, отказывался уходить, хотя мог бы. Думаю, теперь ему недолго тут оставаться…

– Прибыл? Оставался? Дед, как все тут устроено? Я не понимаю, о чем ты говоришь.

– Не понимаешь? Ладно, время пока есть. Те, кто совершил подвиг и погиб – или просто достойны оказаться здесь – после смерти оказываются здесь. Но места тут не так уж и много, это кажется, что много… на самом деле мы тут много чего достроили своими руками, делать то было нечего. А так как места немного – здесь есть что-то вроде… замены на линии фронта, не знаю, есть у вас такое или нет.