Михаил Тихонов - Камер-паж Её высочества. Книга вторая. Часть первая

Мы с матушкой быстро поднялись в замковый двор в сопровождении Диттона, так и ожидавшего нас, пока мы с мамой выйдем из алтарного зала, не сходя с лестницы. Парень был так рад, что быстро нас нашел, что тараторил без умолку.

Мама всю дорогу молчала и была какой-то очень сосредоточенной. Я решил ей не мешать и тоже молчал, обдумывая те слова, что услышал от Гранура, уже покидая зал.

— Не принимайте поспешных решений. Очевидные ходы — не всегда самые правильные и эффективные. И еще, слушайтесь своего внутреннего чувства!

«Интересно, что он имел в виду, говоря про очевидные ходы? И почему именно мне, ведь матушка к тому времени уже вышла из зала и слышать его не могла! Или все-таки могла? И, если принять за истину, что эти слова предназначались ей, так как я, наверняка, в ликвидации грядущих неприятностей, никакой важной роли играть не буду, то это был призыв к матушке, что называется, не рубить сплеча!»

Чем больше я размышлял, тем понятней становилось, что мы, кажется, вляпались в какую-то интригу, сути которой пока не понимаем. Или родители знают больше и понимают, что происходит, и только для меня все происходящее — тайна за семью печатями?

Ладно, скоро все прояснится, мы уже в замковом дворе, осталось лишь подняться на стены. На стену поднялись быстро, под неумолкающее бормотание, явно возбужденного всем происходящим, Диттона.

Подниматься из ближайшей башни не стали, прошли через двор к той, что была ближе к воротам, через нее и попали на стену, где уже находился отец и Хорт Иствик. Они стояли молча, видимо, чего-то ожидая. Чего они ждали, выяснилось при нашем приближении.

— Дорогая, — отец, заметив приближающуюся матушку, сделал навстречу ей несколько шагов, расцвел улыбкой, напряженное выражение пропало с лица. — Мы тут тебя ждем! Я отказался начинать переговоры без тебя! — он с хитринкой посмотрел на меня. — Что, Волан, пришел поучиться правильному ведению переговоров? — его губы тронула кривая усмешка. — Правильно, в жизни пригодится! Кстати, — добавил он, понизив голос, очевидно, эти слова предназначались только мне, — раньше у твоей матушки это хорошо получалось, — он мельком глянул на нее, — хотя и… м-да, — он провел по своей бритой голове ладонью, — несколько ультимативно!

— Как? — переспросил я, немного сбитый с толку этой отцовской тирадой.

— Ультимативно! — повторил отец. — Короче, я думаю, что ничего не изменилось, поэтому ты сейчас все увидишь и поймешь сам.

Я пожал плечами.

— Хорошо, а что вообще случилось? — решил я попытаться вникнуть в суть проблемы.

— А, вон! — отец не стал ничего объяснять, просто кивнув в сторону внешнего обвода стены.

Я посмотрел в ту сторону и ничего не увидел, слишком далеко от края стояли мы с отцом, но зато очень хорошо расслышал топот копыт и громкую разноголосицу, когда говорит большое количество людей. Да и конское ржание нет-нет, да и доносилось оттуда.

Утоляя свое любопытство, я подошел к краю стены и посмотрел вниз.

— Отойди от края и встань за зубец! — услышал я наставление отца. — А то, вдруг кому-нибудь придет в голову выстрелить?! Так-то, конечно, не должны, но…

Отец многозначительно замолчал, а я, решив, что отец прав, последовал его совету и, сделав несколько шагов в сторону, встал за зубец, но так, чтобы видеть происходящее перед воротами.

А там было на что посмотреть!

Метрах в пятидесяти не доезжая ворот, стояла группа всадников, человек пятьдесят, в блестящих доспехах, и одетых поверх их малиновых сюрко с каким-то, отсюда мне было плохо видно, гербом на левой стороне груди.

За этими всадниками относительно ровными шеренгами стояли пешие воины, человек около двухсот, в точно таких же малиновых накидках. Воины выглядели очень… Хм, да, очень браво! Шлемы и наконечники недлинных копий блестели на солнышке, уже вовсю взошедшим, а большие ростовые щиты были опущены вниз и своими острыми концами стояли на земле.

На щитах ничего изображено не было, они были просто гладкими, обтянутыми сверху чем-то малинового цвета, скорее всего, крашеной кожей.

Между группой всадников и линиями пеших воинов, стояли человек тридцать, в простой кожаной одежде, с короткими мечами у бедра и луками, у кого за спиной, а у троих — в руках. Они их держали с наложенной на тетиву стрелой, вот только тетива была ослаблена. Но натянуть ее и сделать выстрел — дело нескольких секунд! Так что предупреждение отца было вполне себе обосновано!

Но самой живописной была группа всадников, что крутилась около самых ворот. Их было немного, всего десяток, но все были на прекрасных конях и в, даже на вид, дорогущих доспехах. Все тоже в малиновых сюрко, с непокрытыми головами — шлемы пока приторочены к седлам.

Наконец, у меня получилось, как следует рассмотреть герб, который носили все, прибывшие к нашему замку вооруженные люди. Этот герб был начертан во всю грудь на сюрко одного из прибывших, наверное, самого главного. Он изображал льва, желтого цвета, стоящего на задних лапах на фоне малинового заходящего солнца. В правой лапе лев держал меч, а в правой — щит, на котором был изображен лев, желтого цвета, стоящий на задних лапах, на фоне малинового заходящего солнца…

Носитель большого герба говорил о чем-то мужчине, сидящему на прекрасном вороном коне, с малиновым же вальтрапом, в доспехах, отливающих синевой. Договорив, он засмеялся, а мужчина в доспехах, отливающих синевой, досадливо поджал губы и поднял голову вверх.

Увидев на стене отца и, присоединившуюся к нему матушку, он громко провозгласил:

— Открывайте ворота! К вам пожаловал Реджинальд, граф Дерский, владетель баронств Норвик, Эскотт, Бренстейн, Четвик, Вейстер, Вортингер и Гепт, также двадцати городов!

Он замолчал и уставился на моих родителей, стоящих на стене, практически над воротами. Я заметил, как к ним, неспешно, присоединился и Хорт Иствик.

— А дозволено ли будет мне узнать, с какой целью пожаловал к нам с таким войском милорд Реджинальд, граф Дерский? — услышал я веселый, звонкий мамин голос.

Мужчина, в сюрко с большим гербом во всю грудь, судя по всему, и был вышеназванным графом. Он поднял голову и посмотрел на маму. Попутно его взгляд только скользнул по мне, но в душе у меня похолодело, а по спине побежали мурашки.

Это был тяжелый взгляд человека, привыкшего повелевать и плохо воспринимающего отказы. Это был взгляд человека, не привыкшего считаться ни с чьим мнением, кроме своего собственного и не ставящего вообще ни во что чужие жизни.

И сейчас он нас среди живых уже не числил. Для него мы уже были покойниками, по непонятной причине еще дышащими и разговаривающими и представляющими досадную помеху на пути к его такой близкой и такой желанной цели.