Александр Михайловский - Балканы. Красный рассвет

Конечно же, я старалась быть образцовой сиделкой, и у меня это получалось. В госпитале я привыкла делать «грязную» работу: подставить судно, подмыть лежачего раненого, или накормить с ложечки беспомощного человека. К счастью, пациент мой имел покладистый и миролюбивый характер. Меня не оставляло чувство, что ему неловко из-за, что за ним ухаживает посторонняя женщина – не мать, не жена и не доверенная служанка, которая знала его еще с пеленок. Он разговаривал со мной тихим голосом, очень вежливо, и то и дело извинялся, когда ему казалось, что он доставляет мне слишком много хлопот. Короче говоря, идеальный пациент – спокойный и воспитанный. Радовало то, что мы с ним понимали друг друга – он отлично владел немецким и говорил на нем с приятным, мягким акцентом. Да это и неудивительно: ведь когда он родился, его страна называлась Австро-Венгрия, а его отец, нынешний регент, тогда служил адъютантом у самого императора Франца Иосифа. В восемнадцатом году, когда все рухнуло, Иштвану было уже целых четырнадцать лет – вполне зрелый и сформировавшийся молодой человек.

Первое время он больше молчал. Очевидно, его раны болели и ему было не до бесед. Но потом, когда его сильный организм начал активно восстанавливаться, он становился все разговорчивее. Также по мере выздоровления менялось и его настроение.

– Любезная фройляйн Паулина, – как-то обратился он ко мне, – простите меня, но я должен вам это сказать – вы такая красивая! Я любуюсь вами с первого дня, и, сказать честно, удовольствие от созерцания вашей красоты существенно улучшает мое состояние… Правда-правда. Красота – это тоже лекарство! Причем чем больше доза, тем лучше самочувствие!

– Спасибо, вы так милы… – Я улыбнулась ему без всякого кокетства: именно так, как и следует это делать сиделке, поправляющей больному подушку.

– Наверное, ваш молодой человек счастлив, что у него такая очаровательная невеста? – продолжал он.

– У меня нет молодого человека, – просто ответила я.

– О… как же так? – непритворно удивился он. – Кругом столько бравых героев – неужели никто из них не смог покорить ваше сердце?

Говоря это, он даже и не догадывался, какой мучительный отклик в моей душе нашли его слова. Они всколыхнули во мне все то глубоко женское, настоящее, что я не ощущала в себе прежде: жажда любви, материнства… Раньше все это было погребено во мне под толстым слоем льда и я рассуждала обо всем как бы теоретически… Но сейчас вдруг я испытала горечь – оттого, что у меня, собственно, даже и не было никогда всего этого… молодого человека, свиданий, признаний… почему-то вспомнился тот диалог, который я написала в самоучителе по русскому языку и который так развеселил фройляйн Марин. И внезапным озарением на меня снизошло понимание того, что раньше вызывало недоумение: фройляйн Марин не обиделась и смеялась так добродушно потому, что ее отношения с герром Шульцем – настоящие и искренние, и ничто не может осквернить их. Они не стыдятся своих чувств и потому легко воспринимают такие вещи, как мой дурацкий «диалог». Очевидно, для двух влюбленных весь мир вокруг является источником радости…

Но я… я не знаю, каково это. И данный факт вдруг почему-то сделал меня какой-то ущербной в собственных глазах. Проститутка, работница сексуальной индустрии… Пусть это в прошлом – но такова была моя суть очень продолжительное время. Тогда я была вполне довольна и искренне считала, что у меня неплохая работа. А ведь, будучи девочкой, я мечтала о принце… а совсем не о генеральском борделе!

Герр Хорти даже не догадывался, какую бурю чувств вызвали во мне его слова, которые являлись обычной простодушной любезностью. Я стояла к нему спиной, делая вид, что протираю полки шкафчика влажной салфеткой. На последний его вопрос я лишь пожала плечами; главное, чтобы он не видел моего лица…

– Ну ничего, вы еще встретите своего героя, фройляйн Паулина, – ободряюще сказал он. – Непременно, я вам это точно говорю. И вот что еще скажу: как полюбите друг друга, так не тяните со свадьбой… Семья – это самое дорогое, что есть у человека. По семье всегда скучаешь… и семья тебя ждет всегда, что бы ни случилось с тобой. Когда любишь семью свою, так ничего больше так же сильно не полюбишь, хоть и много соблазнов на жизненном пути встречается… Эх, я бы многое отдал, чтобы с супругой своей увидеться сейчас, с сынишкой… Он у меня такой забавный…

Стоя к нему спиной, я чувствовала, что он улыбается, что в глазах его теплый блеск… Своими мыслями он со своей семьей. Не меня он видит сейчас, не эту палату, а свою жену, сына, свой дом… Все то, что и есть для него истинное богатство.

И в этот момент мне до боли захотелось почувствовать то же самое, что и он. Что меня где-то ждут, любят, молятся обо мне… Нет, я больше не проститутка, я человек, я женщина! Разве я недостойна любви, хорошего мужа, которого я сама любила бы всей душой? Я стала другой. Я думаю по-другому, поступаю по-другому. И я буду и дальше работать над собой! И очень надеюсь, что когда-нибудь у меня тоже будет семья… дети… любимый, заботливый муж…

Когда я наконец снова повернулась в герру Хорти, на моем лице, как мне казалось, уже ничего нельзя было прочитать. Тем не менее мой пациент всмотрелся в меня долгим и внимательным взглядом и тихо сказал:

– У вас добрая, нежная душа, фройляйн Паулина… Ваш герой, которого вы встретите, непременно оценит это, а ваше красивое лицо и изящное тело достанутся ему просто как приятное дополнение ко всему остальному…

Это были самые правильные слова, которые только могли прозвучать для меня в этот момент. И я уже знала, что всегда буду помнить этого темноволосого мужчину с теплым взглядом, который смотрел на меня не с презрением и не со скотским вожделением, и даже не с ледяным равнодушием… а с уважением и благодарностью, он искренне желал мне всего самого хорошего. Он почувствовал меня так, как я сама не чувствовала, своими простыми словами невольно проник в самые сокровенные уголки моей души, тем самым заставив меня внезапно увидеть свою новую, изменившуюся суть…

И что-то дрогнуло у меня внутри, и в носу стало покалывать; губы мои предательски дрогнули…

– Простите… – пробормотала я каким-то изменившимся голосом и поспешно вышла из палаты.

И только там, в коридоре, я отпустила себя. Слезы текли по моим щекам – и вместе с тем приходила удивительная легкость. Этот человек, мой пациент, сделал для меня очень многое одними лишь добрыми, искренними словами…

24 мая 1942 года, полдень. Париж, VI округ, бульвар Монпарнас.

Нина Николаевна Берберова, эмигрантка, журналистка, писательница.

Париж – как много в этом слове для сердца русского сплелось… особенно для такого сердца, которое и слышать ничего не хочет о России, которую мы потеряли. Иллюзия того, что наша Святая Русь стонет под пятою большевиков, рассеялась еще год назад, когда вермахт вторгся на территорию Совдепии и наши записные оракулы вдруг обнаружили, что русский мужик не торопится выносить немецкому солдату-освободителю хлеб-соль, а, напротив, нашаривает припрятанную до поры дубину народной войны. Францию германцы завоевали чуть больше чем за месяц, и после нападения Германии на Большевистскую Россию многие из наших эмигрантов решили, что даже с учетом ее размеров советская власть кончится уже в конце лета. Однако Красная Армия погибала, но не сдавалась; на месте полков и дивизий, разбитых в приграничных сражениях, как по волшебству, из глубины необъятных просторов появлялись все новые и новые – только для того, чтобы с яростью кинуться на врага, погибнуть, отняв часть германской силы, и дать на поле боя место следующим. Кровь на русских полях потекла рекой. Германцы, и без того не отличающиеся особым человеколюбием, совсем озверели и обратили свою ярость даже против баб и ребятишек.