Дарёна Хэйл - Девочка с самокатом [litres]

Нервным движением Дженни убирает волосы за уши (косточки на её запястьях торчат острыми треугольниками) и кивает на кресло.

– Вперёд, одевайся.

Обычно Эмбер совсем не нравится, когда ею командуют, но с Дженни всё по-другому. Это не привычные недовольные окрики матери, и не иногда покровительственный (и тогда раздражающий) тон Хавьера, и даже не доброжелательные подсказки Лилит. Слова Дженни звучат скорее как шутка, потому что Эмбер прекрасно понимает: она может сказать нет, это её право и никто не обидится, она может сказать нет и остаться у себя в комнате…

Она может сказать нет, но почему-то не говорит.

Отвернувшись, Эмбер надевает шорты (после плотных джинсов, надёжно защищавших её от укусов живых мертвецов, оставить ноги практически голыми – настоящее удовольствие), а потом стягивает спальную футболку и берётся взамен за другую, тоже – как у Дженни, – короткую (пусть и не настолько), неровно обрезанную по краю, уже успевшую чуть закататься. Яркий рисунок на груди – цветы и олени – успел немного облупиться ещё до того, как майка попала к Эмбер, но это неважно. Важно то, что в ней легко и уютно, что её воротник не впивается в шею (скорее, напротив, сползает на одно плечо, почему-то чаще на правое), что она не жмёт в боках и не режет под мышками.

Она ловит взгляд Дженни, когда оборачивается. Необычный, сияющий взгляд, хотя, может быть, дело в освещении – лампочка в комнате начинает подмигивать и, наверное, скоро перегорит, как и в ванной.

– Я готова, – говорит Эмбер.

– Тогда идём.

Дженни протягивает ей руку и улыбается.

Столовая, в которую они спускаются, сейчас на столовую совсем не похожа. «Можно было бы и в холле, – шепчет Дженни Эмбер на ухо, – но зачем нужен холл, если тут больше места – нужно только отодвинуть столы». Столы действительно отодвинуты к стенам, но они не пустуют: несколько человек (среди них – Фредди, так удивившая всех своей победой и лошадью, особенно лошадью) сидят за столами. Остальные безостановочно перемещаются по залу, что-то говорят, смеются, обнимают друг друга.

Здесь довольно шумно, но это совсем не такой шум, как гул толпы на трибунах. Он тише и громче одновременно: тише – потому что его производят всего лишь около двух десятков человек, и громче – потому что эти люди ближе, они прямо здесь, в тех же четырёх стенах, что и Эмбер…

Дженни ведёт её к группе продавленных кресел (Эмбер видит их впервые, наверное, они притащены кем-то из люксов). Упав в одно из них, Дженни с наслаждением вытягивает ноги, упирается пятками в пол, устало поводит плечами…

Джонни появляется буквально через секунду. Улыбнувшись Эмбер, он опускается на подлокотник кресла сестры и, отведя её волосы, принимается массировать плечи. В неровном свете они кажутся совсем не похожими, но вместе с тем их родственная связь ощущается интуитивно. Дженни и Джонни – одна семья, это ясно любому.

Забравшись в соседнее кресло с ногами, Эмбер обводит взглядом собравшихся.

– Калани нет, – говорит Дженни, будто прочитав её мысли. – Наверное, ещё читает Давиду сказки. Мальчишка поздно ложится.

Джонни замирает (его пальцы сжимаются на плечах Дженни) и усмехается.

– Вспомни себя в его возрасте. Пиналась, как чёрт, и не давала мне спать.

Обернувшись к нему, Дженни несколько секунд смотрит брату в глаза (серьёзно, таким взглядом испепеляют), а потом корчит гримасу, которая, наверное, должна означать что-то вроде «а сам-то». Джонни довольно смеётся и легко шлёпает сестру по руке, ерошит ей волосы (гримаса Дженни моментально меняется на «я убью тебя») и спокойно, уютно обнимает за плечи.

Дженни откидывается на него и прикрывает глаза.

– Хорошо, когда есть, о ком позаботиться, – осторожно говорит Эмбер.

На самом деле, она не очень понимает, кого именно имеет в виду – Калани и Давида (или Калани и Калеи, к примеру, потому что очевидно – Калани так возится с мальчиком не только потому что любит детей, но и потому что безумно скучает по младшей сестрёнке), или Дженни и Джонни, или кого-то ещё.

Кого-то ещё, но точно не себя. У неё никого нет.

Чуть позже, когда Джонни уходит за выпивкой, Дженни наклоняется к ней. Разговор давно идёт на другую тему и по другой волне, но что-то заставляет Дженни вернуться к вопросам заботы.

– У меня была собака, – говорит она и на секунду прикусывает губу. – Его звали Ренли. Мы часто играли: я бросала что-нибудь, а он искал. Он был такой огромный и неуклюжий, и больше всего мне нравилось бросать собственное кольцо. Знаешь, было забавно смотреть, как он пытается поднять его с земли, и не уронить, и не потерять. Он упорно искал. Даже если кольцо заваливалось куда-то, мог искать его несколько дней, но всегда приносил.

Эмбер смотрит на неё и чувствует, как желудок смерзается в ледяной ком. Не нужно уметь предсказывать будущее, чтобы понимать: эта история закончится плохо.

– А потом… – Дженни поднимает руку и замолкает. На тонких, длинных пальцах с фиолетовыми ногтями (лак слегка облупился) нет никаких колец. Ни одного. Эмбер задыхается от боли. – Ну, ты понимаешь.

Да, она понимает.

Ты заботишься о ком-то, привязываешься к кому-то, а потом остаёшься ни с чем.

Она понимает, но вместе с тем – совершенно не знает, что на это можно сказать и как на это можно отреагировать, так что вместо того, чтобы продолжать разговор о боли и одиночестве, говорит о другом.

– Тебе их не жалко? – спрашивает Эмбер.

Дженни смотрит на неё почти так же, как она сама недавно смотрела на Лиссу.

– Кого именно? – уточняет она. – Потому что в зависимости от настроения мне порой бывает жалко даже тех, кого жалеть совершенно точно не стоит.

Это так похоже на Дженни. Ну, если, конечно, на основании проведённого вместе времени Эмбер имеет хоть какое-то право на то, чтобы судить, что похоже на Дженни, а что – не особо.

– Живых мертвецов.

– О. – Широкие, слишком тёмные по сравнению с волосами брови Дженни сходятся в одну точку на переносице, вишнёвые губы вытягиваются трубочкой. – Я не думала об этом, – признаётся она. – Но, знаешь, может быть, здесь и сейчас они делают что-то полезное.

Эмбер поднимает брови.

– Здесь и сейчас?

– Да. – Дженни кивает и тут же кривится в усмешке. – Ладно, подловила, не здесь, потому что рядом с нами нет зомби, это же вечеринка, и не сейчас, потому что я не знаю, чем они сейчас заняты, хотя, может быть, тоже веселятся где-нибудь у себя, на стадионе. Я имею в виду эти гонки. Ты ведь про гонки спрашиваешь, верно?

– Про гонки.

Конечно. Потому что в обычной жизни всё ясно и так: их вроде как жалко, потому что это с каждым может случиться, и вроде как всё равно, пока это не случается с близкими, и немного страшно, а ещё – дико злит, потому что… ну, в самом деле, как цивилизация могла докатиться до такого дерьма…