Андрей Васильев - «Золото мертвых»

Но не это главное. Предмет. Я не вижу его.

А нет, вижу. Вот он и появился! Просто юноша наконец — то отпустил руку девушки и подался назад, а та, ласково улыбнувшись, обвела пальцем небольшое золотое украшение, тускло сверкнувшее камнями, и что — то прощебетала.

Вот и что это? Брошь? Нет, вряд ли, не бывает брошей снабженных тремя камнями, что крепятся к основанию тремя короткими золотыми цепочками.

Нет, это подвеска. Прав был Ласло. Она и есть!

Не успел я про это подумать, как коридор охватило пламя, а в мои уши ввинтился женский крик, неистовый и страдальческий.

Багровая вспышка — и вот я хлопаю глазами, в которые бьет яркое утреннее солнце.

— Тьфу, холера вас возьми всех. — Мой лоб опять был в испарине, а сердце колотилось о грудную клетку так, что казалось — вот — вот, и оно ее расшибет вдребезги. — Ох уж мне эти спецэффекты!

Но на самом деле я был доволен, потому что увидел то, что хотел. Лучше бы, конечно, со всех сторон оглядеть искомое, но и так хорошо. Форму подвески помню, цвет камней тоже, и даже две буквы в виде вензеля, который ясно читался на основном предмете, запомнил.

Цветных карандашей или фломастеров в моем доме сроду не водилось, потому оттенки трех камней, которые были расположены по бокам и внизу подвески, я обозначил на рисунке буквами, добавив к ним стрелки — направления. Ну да, выглядело это немного диковато, на мой взгляд, но, с другой стороны — чем богаты, тем и рады.

Письмо ушло, а я отправился в душ, рассудив, что раньше, чем через пятнадцать — двадцать минут Шлюндт мне не позвонит. Пока письмо придет, пока он его прочтет, пока выдержит паузу, чтобы соблюсти регламент…

Я успел выйти из ванной комнаты, позавтракать, выкурить пару сигарет, а телефон молчал.

Я походил по комнате, посмотрел новости по телевизору, почистил сначала парабеллум, а после и наган (что, вообще — то, следовало сделать еще вчера, плюнув на усталость и сонливость), загрузил вещи в стиральную машину, отметив, что крови на них нет, но зато имеются какие — то пятна странного цвета, должно быть, ихор, еще сигаретку выкурил. Ни звонка, ни смски.

Чудно. И непривычно. Я как — то уже свыкся с мыслью, что Карл Августович знает все и обо всем, а тут — тишина. Может, он на меня обиделся за ту проделку в больнице? Да ну, чушь. Для него на первом месте выгода, а все остальное — вторично.

Кстати — о выгоде. Надо наконец разобрать свой вчерашний улов. И заодно решить, что с ним дальше делать.

Я принес из прихожей рюкзак и высыпал его содержимое на стол. Приличная кучка получилась, между прочим. Внушающая уважение.

Но при всем этом подборка все же оказалась сорочьей. Нет, прав я был, покойный дядюшка все, что ему подворачивалось под руку, тащил под себя. Иначе что в этой груде ценностей делали несколько обручальных колец, причем ни разу не антикварных? Не иначе как их бывшие владельцы имели неудачу пересечься с мадьярским колдуном, на чем, собственно, и подошел к концу их жизненный путь. Ну а кольца перекочевали в коллекцию алчного злодея.

Но и старинных вещичек тут, конечно, тоже имелось немало. Увы и ах, я до сих пор даже приблизительно не могу определить возраст и ценность той или иной вещи, хотя это, по сути, вменено мне в обязанность, но иные предметы сами за себя говорят. Например — вот этот перстень с ярко — синим камнем. Ясно же, что это старая работа, это понятно по некоей ауре, которую трудно не ощутить. Старые вещи, старые книги, старые картины — они ведь как живые. Их почти невозможно спутать с так называемыми «репликами». Это особый запах, особая форма, особое благородство, если можно так сказать.

А еще жалко, что не получится узнать, какая именно история стоит вот за этим серебряным дамским браслетом, изукрашенным тонкой резьбой — плетением, или вот этими серьгами с аметистами. Чье запястье холодило серебро? В каких ушках качались эти серьги? Кем были те люди, когда они жили? Получить бы ответы.

А их — нет. И не будет. Жаль!

Я тасовал драгоценности на столе, как колоду карт, определяя каждому предмету свое место, отчего вскоре передо мной образовалось несколько горок. Одна, самая небольшая, но призывно посверкивающая всеми цветами спектра— из камней. Другая — из предметов, в которых ощущалось Время, несомненно, имевших свою историю, которую было бы интересно выслушать. Ну а в третью, ту, которую я про себя назвал «разменной», попадали монеты и украшения, которые не вызывали у меня душевного трепета. Возможно, я и не прав, возможно, не вижу чего — то очевидного, но что тут поделаешь. Все равно мне понадобятся оборотные средства, верно? Ну и потом — не сидеть же мне на всем, что я найду, как тому дракону? Да, я Хранитель кладов, но любое хранение предполагает изначальные вложения, потому мои лесные мысли на тему «не продам» можно и подкорректировать.

Змейки на груди при этой мысли не шевельнулись и не начали меня кусать, что прибавило уверенности в том, что я прав.

Через час все было завершено. Три неравных, но все равно внушительных горки ценностей разместились на столе, лаская взгляд.

— Хорошо поработал, — громко заявил я. — Есть чем гордиться.

— Неужто ты все это нашел? — раздался голос подъездного. — Ох ты! И что же, ты все это тут, дома, будешь держать?

— Анисий Фомич, ты бы хоть кашлянул сначала! — подпрыгнув на месте от неожиданности, рявкнул я. — До инфаркта ты меня так доведешь, честное слово!

— Извини, Валерий, — подъездный подошел к столу, встал на цыпочки, и внимательно оглядел драгоценности. — Ты же их тут не оставишь? Нет?

— Не знаю пока. — Я присел на стул. — Думаю.

— Не надо, — попросил меня Анисий Фомич, причем так, что стало ясно — это не просто просьба. — Ни к чему тут они. Вещи старые, кто его знает, что у них за душой? И кто по их душу прийти может. От иных и давней кровью несет. Ты — то тот запах не чуешь, а вот я — да. Унеси их куда — нибудь, да поскорее.

— Даже так, — заинтересовался я. — А от каких кровью несет?

— Вон от той цацки, например. — Подъездный ткнул пальцем в золотую цепочку очень изящного плетения, на которой висел рубин в золотой же оправе. — Не иначе как через большую муку прошла та, у кого ее отняли. Прямо вот смердит от этой вещи болью да смертью.

— Вот ведь. — Я взял цепочку в руки. — Нет, ничего не слышу, хотя, наверное, и должен.

— Так и я не слышу, — успокоил меня Анисий Фомич. — Я чую. Это другое. Через эту вещь в мой дом может беда прийти, осознаешь? Мой дом — мой мир, я его оберегаю как могу, потому всегда чую все лазейки, через которые горе может сюда пробраться. Через вон тот браслет — нет. А через эту цепку — да. Она к себе недоброе притягивает, потому как через нее смерть и боль прокатились. Может, того и не случится, души в этой вещи нет, но, может, и да. А оно мне на что такое надо?