Юрий Никитин - 2039 [litres]

Сокол повернул голову, сказал на ходу:

– Как бункер Верховного Главнокомандующего!

– Куда там Верховному, – ответил я, – Самое ценное в мире это мы. Заходи и закрывай дверь.

Дверь, правда, захлопнулась за нами сама, точнее, Сюзанна проследила, чтобы все шло так, как я спрогнозировал и запрограммировал.

В помещении вспыхнул яркий свет. Все остановились, щурятся, глаза за время спуска адаптировались к тусклому, а сейчас как будто снова под полуденным солнцем.

Экранные обои на стенах засветились, появились виды теплых морей и тропических островов.

Я оперся спиной на металл двери, чувствуя слабость в ногах и во всем теле. Весь мой поредевший коллектив сбился в кучку, кто-то смотрит в ожидании, кто-то поглядывает в радостном недоумении по сторонам.

– Осваивайтесь, – сказал я громко. – Последний рубеж! Пан или пропал, как говорили предки…

– Либо грудь в крестах, – добавил знающий Тютюнников, любит блеснуть эрудицией, – либо голова в кустах, aut Caesar aut nihil…

– Либо погибнем здесь, – прервал я, – либо в сингулярность шагнем отсюда!.. Осваивайтесь, располагайтесь, обживайтесь.

Сверху донесся толчок, прокатился далекий гул. На больших экранах вспыхнул немыслимо яркий свет, словно на поверхности взорвалась атомная бомба.

Уткин спросил в тревоге:

– Шеф…

– Бомба объемного взрыва, – объяснил я. – В народе называемая вакуумной. Плюс термобомба на первом этаже.

Все замерли, прислушиваясь, он спросил осторожно:

– Вакуумная, понятно… а термобомба?

Я ответил без охоты:

– Вакуумная снесла все наверху, а термальная расплавила фундамент и землю на глубину, захватив и наш подвал с тиром. Мы сейчас под огромной раскаленной добела массой монолитного камня в сотни тысяч тонн и толщиной метров в пятьсот. Возможно, придется включить кондиционеры. Это недолго, магма быстро остывает и скоро окажемся под плитой из перестроенного камня, который не возьмет никакой бур, кроме особо заточенных под такие же особые операции.

Сокол спросил осевшим голосом:

– Как мы глубоко?

– Шестьсот, – сообщил я, – хороший такой слой, надежный. А в ширину над нами плита вообще на полкилометра. И везде прочнее гранита. Неплохая гарантия, что о нас больше никто не вспомнит. Для всех мы погибли при взрыве.

– А взрыв как-то объяснят?

– Неолуды? – уточнил я. – Для них мы сумасшедшие, что все равно бы взорвали весь мир. В лабораториях всегда, по их мнению, что-то да взрывается.

Он кивнул.

– Да и кроме того, в мире, что идет под откос, кто до таких мелочей будет докапываться?.. Сейчас горят целые города, взрываются нефтяные терминалы и танкеры… Что творят сволочи, что творят!

– Дикари любят жечь, – напомнил я. – Когда мы в детстве проходим стадию дикарства, тоже любим огонь… Ладно, здесь противопожарные меры надежные, так что обживайтесь! Никто не знает, сколько здесь пробудем.

Очень медленно начали разбредаться, дальше помещение тонет в темноте, но по мере того как кто-то входит в зону видимости датчика, там загорается мягкий свет, выхватывая из темноты кусочек пространства, словно создавая его из ничего.

Я помалкивал, прекрасно понимаю тот нервный спад после предельного напряжения сил и нервов, все готовились драться до последнего и погибнуть, защищая наши идеалы ученых, а взамен я преподнес возможность провести в бункере всю оставшуюся жизнь, что должно больше радовать, но это придется потом, а пока нервное опустошение и предельный упадок сил.

Уткин остановился, спросил шепотом:

– А криокамера с Камнегрызом…

– Здесь, – сообщил я. – Сокол с Валентайном перетащили. Она там, где еще четыре. Была возможность заполучить, вот я и.

Он ушел осматривать бункер, а Сокол, у которого появилась возможность продолжить работу над чипом, выпрямился и с энтузиазмом потер ладони.

– Ладно, – сказал он властным голосом прежнего руководителя лаборатории, – как жить, подумаем позже. Хотя, уверен, наш шеф, который теперь уже точно директор института, все продумал, хотя я в это и не верю…

Уткин обронил угрюмо, но с надеждой в голосе:

– Он теперь не только директор института. Боюсь, уже единственный уцелевший директор…

– Иран еще держится, – напомнил Тютюнников. – Там неолудов убивают на месте.

– И Саудовская Аравия, – добавил Лавр. – Неолудов объявили гомосексуалистами, по той же статье вешают в течение двадцати четырех часов. Но там неолуды побеждают в другом…

Сокол поморщился.

– Да, оказаться в одном строю с такими не слишком велика честь… Валентайн!.. Проверь, что там дальше из оборудования. Не думаю, чтобы шеф затащил нас сюда только затем, чтобы отсидеться, играя в любимый им бридж.

– Хотя кто-то был бы рад, – сказал Южалин задумчиво. – А что, чем не жизнь в вечности? Есть что-то и в неолудстве… Ладно, продолжим каторжанить на благо и во имя! Раз уж такая возможность подвернулась…

– Сама, – вставил Уткин. – Взяла и подвернулась.

Сокол отмахнулся, не реагируя на ехидную реплику. Судя по его отрешенному виду, сейчас ничего не интересует больше, чем возможность продолжить работу с «Фемто-3», а то и с «Фемто-4»…

Остальные все еще медленно бродят по бункеру, где, оказывается, помимо привычной нам лаборатории, прихомячены мощные генераторы энергии, запасы продуктов, установка по генерированию воды, а также новейшие принтеры, что воссоздадут все необходимое как для пропитания, так и одежду или обувь, не говоря уже об изношенных деталях оборудования, на это я заточил их с самого начала.

Есть даже два специализированных медицинских универсала, нацеленных быстро и точно выращивать из стволовых клеток человека любой орган, от печени до участков мозга, исключая неокортекс.

Уткин догнал меня, спросил тихо:

– На сколько рассчитано?

Я ответил без особой определенности:

– Думаю, жить и работать можно сотню или больше лет. Но это с запасом, осторожничаю. Я осторожный, даже трусливый временами.

– Трусливый?

– Разве не трусость столько лет тайком строить бункер, пока все беспечно радовались жизни?

Он сказал невесело:

– Радуются люди-стрекозки, а муравей всматривается в будущее. Цивилизацию построили муравьи, шеф! Они там, мы здесь. Я вижу, вы все предусмотрели…

– Многое, – согласился я. – Но насчет всего, это льстишь. Черные лебеди носятся и под землей.

Почти все собрались в самом большом помещении, я бы назвал его холлом или комнатой для общих собраний, но нас осталось одинадцать человек, а с Соколом и Валентайном – чертова дюжина, дальше идти пока не решаются, нужно пережить и переварить то, что уже стряслось, я обходил всех, старательно улыбался, у нас не поражение, а всего лишь крохотное отступление.