Светлана Кузнецова - Дворец для рабов [litres]

– А ведь видел ты лишь «Маяковскую», – напомнил Немчинов.

– Хотите сказать, на других станциях иначе?

Немчинов кивнул.

– Я еще и про фашистов слышал. Не понимаю, как вы терпите под боком этих мразей?!

Немчинов посерьезнел глазами и словно бы постарел. Параллельные морщины меж бровей стали заметнее и четче; суровее обозначилась складка у губ, а смешливые лучики в уголках глаз, наоборот, выцвели и поблекли.

– В подземке живут по-всякому, – наконец, произнес он тихо, – и если ты желаешь знать мое мнение, главная проблема в том, что людей спаслось слишком уж много.

– Да как вы можете говорить такое?!

– Могу я многое. Практически все, – заметил ганзеец. – А еще власть в метрополитене захватили не просто откровенные отморозки, а идейные подонки. Это в тысячу раз хуже, чем просто бандиты, пусть и не столь взрывоопасно, как идиоты с инициативой и ядерным чемоданчиком или религиозные фанатики. В Москве нынче несколько группировок. Имеются коммунисты на красной линии, фашисты на «Чеховской», «Тверской» и «Пушкинской», анархисты, троцкисты, бандитская вольница, фермеры, да мало ли кто еще. Выбирай, к кому примкнуть хочешь, – разнообразие на любой, даже самый взыскательный вкус.

– Удивительно, что свое Содружество вы не упомянули, – сказал Тим.

– Я и Полис не назвал, – заметил Немчинов. – Пораскинь умом на досуге, почему.

Не стоило и размышлять: ганзеец обозначил тех, к кому точно не стоило соваться, да Тим и сам понимал это.

– Какая-то пародия на историю России двадцатого века, – сказал он. – Пожалуй, только либеральных демократов не хватает.

– А кто, по-твоему, живет в Полисе? Они там и обитают: якобы хранят знания, философствуют, блеют о неких общечеловеческих ценностях, в которых мало смыслят. А не поубивали их лишь потому, что оборотной стороной этой медальки – Полиса – являются военные. С ними попросту боятся связываться.

– Как у вас?

– В каком-то смысле. Где-то круче мы, где-то – они.

– Может, у вас в метрополитене проходит какой-нибудь чудовищный эксперимент? – предположил Тим. – Ведь быть не может, чтобы столько гнили развелось вокруг. На «Маяковской» люди – хуже скота!

– Для такого и экспериментов не нужно, – повел плечом Немчинов, – потому как люди и есть – быдло, дрянь, пустота сплошная. Если опускаются к самому дну и не борются, пусть не за себя самих, то хотя бы за детей. Очень много кумушек, воющих про своих дитяток, да и мужиков не меньше, а на поверку все их слова о том, как должно жить, детей растить, с людьми общаться, – сплошное ханжество и попытки возвыситься над соседями. Они постоянно ищут поводы пожертвовать своими интересами ради чужих, а потом самозабвенно пострадать на данную тему, разумеется, обвинив во всем тех, ради кого жертвовали. Они с большой радостью завидуют или ревнуют, но никогда не любят и не помогают. Ненависть, зависть, злоба, сплетни, желание влезть в чужие тайны – вот чем живет подземка. Москвичей испортил квартирный вопрос – наверное, читал?

– У Булгакова.

– Тоже, замечу, писатель начала двадцатого. Так вот, он прав. Сложно людям ютиться в палатках да комнатушках, постоянно сталкиваться с посторонними, от которых даже в сортире, пардон, не укрыться. Разве лишь в тоннель сбежать, но там монстры подстеречь могут. К слову, и ты, видно, от чего-то подобного ушел, только не думал угодить в огромный подземный дворец – жилище рабов.

– Я ушел от хорошей жизни, – с неподдельной тоской в голосе сказал Тим.

– Идиот, – припечатал Немчинов.

– Сам знаю теперь.

– Еще и убийца, – не стал щадить его ганзеец. – Друга из-за тебя положили.

Тим кивнул:

– Друзей.

Тишина рассыпалась вокруг стеклянным крошевом, прикоснись – порежет. Тим машинально схватил кости, кинул, получив единицу и двойку, махнул рукой, признавая поражение.

– Так я дождусь твоих мыслей по поводу отсутствия пыток? – словно и не было предыдущего разговора, поинтересовался Немчинов. – И предлагаю продолжить. Общий счет: три – один. Хочу отыграться.

– Я устал, – почти не покривил душой Тим.

– Ладно, мне тоже надо кое-чем заняться. К вопросу о том, куда я отлучался: история выходит гнусная. О тебе прознали и попытались выяснить, кто такой и почему важен для меня лично. Отбрехаться получилось, но мне теперь интересно, кто из моих подчиненных оказался крысой.

– Здесь я вам не помощник.

– Ошибаешься. На Марянку ты верно указал, но я пока приберегу данный козырь. Что же касается пыток, то я позволю их лишь в одном случае: если пойму, что договориться с тобой не удастся.

Больше в тот день они не общались. Немчинов шуршал документами, и Тима очень быстро сморил беспокойный сон. Казалось, он вернулся в детство, когда еще обитал с Колодезовым в одной комнате и засыпал под неяркий свет ночника, скрип карандаша по бумаге и едва слышное бормотание.

Тьма обнимала, проходилась по телу мягкими лапками, щекотала за ухом и, если очень сильно прислушаться, тихо-тихо урчала. Тим стоял в огромной пещере, стены, пол и потолок которой уходили в пустоту, и смотрел на кусок черного базальтового «сыра», испещренного множеством тоннелей.

По тоннелям гулял ледяной ветер, в них копошились какие-то создания, и Тим знал, что нужно лишь сделать шаг, чтобы стать их частью, но отчаянно не хотел. Во мгле он чувствовал себя практически в безопасности, даже когда она оживала, имитируя поведение огромного хищника – пока сытого, а потому мурчащего, но в любой момент способного проголодаться.

– Интересный выбор, – донеслось над ухом, и Тим тотчас же оказался в полной темноте.

Рельсы под ногами прокладывал кто-то, явно не думающий о людях, которые станут ходить по путям. Ширина шага у Тима превышала промежуток от шпалы до шпалы, но и перемещаться, перемахивая через одну, было неудобно. Приходилось семенить. Впрочем, пути ведь и создавались для поездов, а не для глупых детей подземелья, посчитавших царство транспорта собственным домом, если не страной или миром.

Раньше человек властвовал на всей Земле. Тим не имел понятия, что сделалось с людьми на других континентах, но хорошо, если бы они выжили. Абсолютно не важно, какая страна первой начала безумие. Пострадали от катастрофы все.

Кто-то непременно назвал бы подобную позицию непатриотичной, а самого Тима – предателем, только он не стал бы прислушиваться к озлобленным представителям рода человеческого. Почему-то именно такие – жизнью обиженные – всегда искали врагов со стороны, не осознавая, что гниль сидит в них самих. И в Москве, похоже, доискались – среди таких же выживших.

– Дворец для рабов, – снова прошептали на ухо.

Красивую все же аналогию подобрал Немчинов. Дворец – так и было некогда, в те далекие, а на самом деле близкие времена до катаклизма. Тогда метрополитен жил, по его жилам-тоннелям, словно кровь по венам, тек электрический ток. Он приводил в движение синие поезда, стремительно проносившиеся из конца в конец веток. Каждая станция была особенной, невероятно красивой и, главное, чистой. Храм величия человеческих возможностей, музей прошедших эпох и культурных веяний, необходимость – ведь без метро на поверхности произошел бы полный транспортный коллапс.