Аластер Рейнольдс - Медленные пули [сборник litres]

Но Матрешка выдержала. Матрешка прорвалась – даже после запуска на миллионы лет мимо целевой эры. Впрочем, такая погрешность допускалась. Улететь в далекое прошлое, а потом ползти вперед проще, чем стремиться в конкретную, более позднюю эпоху. В Слоях 1 и 2 у Матрешки были устройства для управления кротовинами, и она появилась из ближайшего к цели отверстия, чтобы пройти последний этап пути.

Из какого будущего явилась Матрешка? Сто лет после нас? Тысяча? Пять тысяч? Я сказать не мог. В меня загрузили ответы на любые вопросы, только разобраться во всем с ходу не получалось. Зато я чувствовал нить, связывающую Матрешкину эру с нашей. В будущем о нас знали немало.

Достаточно, чтобы понять: мы избрали неверный путь.

Я отдернул руку от стены. Страшно хотелось вернуть ее обратно, но больше информации мне за один раз не впитать.

– Дмитрий!

– Я здесь.

– Я уже подумала, что тебе конец.

Я повернулся к спутнице. На фоне необъятности увиденного, по космическим масштабам истории, в которую я заглянул, Галина казалась эфемерной, как бумажная фигурка. Воплощение слабости, всего лишь человек, застрявший в сиюминутном, как пылинка на конвейерной ленте. Размерность ощущений восстановилась не сразу – лишь позже я осознал, что, вопреки всему показанному Матрешкой, сам не изменился.

– Ее прислали сюда ради нас, – произнес я. Слова вырвались залпом, но каждый слог при этом отнимал море времени и сил. – Чтобы показать, как сильно мы ошибались. Здесь, в этих стенах, целая вселенная истории. Здесь горы, бездны информации.

– Тебе нужно отдышаться. Серебристая жидкость попала внутрь нас и каким-то образом подействовала, да? Перенастроила наши мозги, чтобы в них проникла Матрешка?

– Ну… возможно. Да, пожалуй, так.

– Дмитрий, успокойся. Нам нужно лететь обратно.

Я снова потянулся к стене. Информационный голод, потребность заполнить вакуум в голове нахлынули снова. Матрешка пока сообщила мне не все. С Дмитрием Ивановым она еще не закончила.

– Не надо, – проговорила Галина так твердо, что я замер. – Не сейчас. Давай сначала все осмотрим.

Я послушался. По середине коридора идти было легче. Но стены продолжали шептать, продолжали уговаривать меня, чтобы я коснулся их ладонью.

– Второй Союз… – начал я.

– Что с ним?

– Он падет. Лет через пятьдесят – шестьдесят. Ближе к концу века. Я видел это в истории. – Я остановился и нервно сглотнул. – Дорога, которой мы идем… Это неверный путь. Где-то между первым и вторым появлением Матрешки мы свернули не туда. Когда мы поймем это, когда Союз падет, будет слишком поздно. Не только для России, но и для всей Земли, для всего человечества.

– Матрешка пришла из будущего. Это почувствовала даже я при мимолетном касании. Но если ее отправили мы, значит все не так плохо.

– Это неправильное будущее, – настаивал я. – Матрешка фактически последнее детище человечества. Люди избрали неверный путь, обрекли себя на неудачу с самого начала. Мы отвернулись от космоса, а это ошибка. Между тем временем и нашим – только тьма, она застанет нас врасплох.

Мы продолжали идти вниз по дуге коридора, навстречу серебристо-синему сиянию.

– Второй Союз – единственная держава, которая еще совершает полеты в космос. Можно сказать, только нашими усилиями свеча еще горит.

– Этого мало. Раз другие страны свернули исследования, просто держаться на прежнем уровне недостаточно. Раз свеча горит только нашими усилиями, она скоро погаснет.

– Не понимаю, что могут изменить сиюминутные решения, тем более в далеком будущем.

– Очевидно, многое, иначе наши потомки не прилагали бы столько усилий. Мы ведь оба понимаем, что незначительные изменения начальных условий способны повлиять на хаотическую систему совершенно непредсказуемым образом. А что есть история, если не хаотическая система?

– Дмитрий, Второму Союзу не понравится, если его назовут ошибкой истории.

У меня пересохло в горле.

– Матрешкино послание власти игнорировать не смогут. Только не сейчас.

– Я не стала бы говорить так уверенно. Кстати, знаешь что?

– Что?

– Если эта штуковина из будущего, из нашего будущего, то, возможно, она из России. Или предназначена для россиян. А значит, Неша Петрова, скорее всего, не ошибалась.

– Ей должны сообщить.

– Ага, только об этом власти и думают, после того как столько лет унижали и оскорбляли ее. – Галина притихла, а потом добавила: – Похоже, они с самого начала знали, да?

– Знать они не могли.

– Но имели достаточно сведений, чтобы желать провала ее гипотезе. Послание из будущего, адресованное нам? Что нам стоит слышать от потомков, кроме нескончаемой благодарности?

– Каждое наше слово фиксируется магнитофонами в скафандрах. Фиксируется, сжимается, сохраняется для отправки на «Союз», потом на «Терешкову», потом на Байконур.

– В данный момент, товарищ, мало что волнует меня меньше партийного говнюка, который меня подслушивает.

Я улыбнулся, потому что чувствовал то же самое.

Через шестьдесят лет Второй Союз рассыплется. История, которую в меня закачали, доказывала, что предотвратить это невозможно. Ускорить процесс реально – наверное, с прибытием Матрешки так и получится, – а предотвратить невозможно. Пусть хоть распинают нас, ничто не изменится.

Это хоть немного, но утешало.

Коридор расширился, узорные стены расступились, и вот мы попали в зал размером с церковный неф. Зал был круглым, метров сто в диаметре, со сводчатым потолком. Других входов, кроме как из коридора, я не видел. Пол украшал зубчатый орнамент – от центра расходились тонкие как лезвия куски черного и белого мрамора.

Музыка звучала все быстрее и пронзительнее. Мелодия – если она присутствовала – уже почти улавливалась. Перед моим мысленным взором встал зимний пейзаж под белыми небесами.

– Ну вот, мы у цели, – проговорила Галина. – После стольких испытаний попали в пустой зал.

Она неуверенно шагнула к центру зала и остановилась.

– Погоди! – сказал я.

В зале что-то творилось.

Черные и белые куски незаметно отодвигались к границе пола, а в центре образовывалась черная звездообразная брешь. Происходило все беззвучно, ужасающе медленно. Галина отступила назад, и мы оказались рядом. Когда звезда расширилась метров до десяти – двенадцати, пол перестал меняться. Из звезды что-то проступило, плавно, тихо, – постамент с фигурой, лежащей лицом к сводчатому потолку. Рядом с постаментом, заиндевелым от холода, темнел плотный клубок трубок и скрученные аппаратные внутренности. Мы с Галиной наблюдали молча, на первый шаг ни она, ни я не решались. У меня звенело в ушах – в головную боль это пока не переросло, но грозило перерасти.