Аластер Рейнольдс - Медленные пули [сборник litres]

Пол начал принимать прежний вид, зазубренные осколки вокруг постамента вставали на свои места. Теперь нас и лежащего разделяла цельная поверхность. Мы с Галиной глянули друг на друга из-под щитков гермошлемов и медленным, ритмичным шагом двинулись к центру зала. Наклонный постамент возвышался на два метра от пола, так что лежащий оказался над нашими макушками. С момента своего появления из-под пола он не шевельнулся и не подал признаков жизни.

Вот мы у постамента. Сбоку на нем был не то выступ, не то ступенька – мы поднялись, и наши головы оказались вровень с лежащим. Мы смотрели на него, не говоря ни слова. Натужный рев циркуляторов воздуха лишь подчеркивал наше молчание.

Фигура человеческая – это не вызывало сомнений с тех пор, как постамент поднялся. Форма головы, грудная клетка, строение рук и ног – все выглядело слишком привычно, чтобы принадлежать инопланетянину. Я знал, что Матрешку сюда прислали наши потомки, то есть представители человеческой расы. Новые, яркие воспоминания подсказывали, что передо мной пилот, навигатор, который провел Матрешку через адские жернова машины времени, потом через каскад кротовин из прошлого в нашу эру. Мертвенно-бледный, призрачно худой, обнаженный пилот лежал на белой металлической полке или подставке, которая на первый взгляд казалась орудием пытки или жестокого обездвижения. Но потом я решил, что это интерфейс системы управления и жизнеобеспечения. Он поддерживал жизнь пилота и позволял ему управлять огромной многослойной конструкцией, которую ему поручили вести и оберегать.

Чувствовалось, что путешествие было долгим. По Матрешкиной системе отсчета оно заняло века субъективного времени. Пилот, биомодифицированный для долголетия и непрерывного бодрствования, пропустил через себя каждую жуткую секунду. Это подразумевалось с самого начала.

Но что-то пошло не так. Что стало виной – просчет, проблема со входом в машину времени, с выходом из нее, или с нырком в кротовину, – я не знал, видя лишь последствия. Таким долгим путешествие не планировалось.

– Пилот сошел с ума.

– Ты в этом не сомневаешься, – проговорила Галина.

– Его посадили в Матрешку одного и отослали в прошлое, – кажется, это наказание. На самом же деле это величайшая честь. Его прославляли. Ему доверили миссию невероятной важности.

– Изменить их прошлое?

– Нет, они остались с тем, что было. Можно изменить чужое прошлое, а свое – нет. Таков принцип путешествия во времени. У нас теперь другое будущее – не факт, что в нем появятся создатели Матрешки. Они старались не для себя, а для нас. Хотели исправить ошибки в одном из возможных вариантов истории, раз уж в своем нельзя. И он заплатил за это рассудком.

Галина долго молчала, а я рассматривал пилота, отмечая подробности. Если бы он встал, то оказался бы выше нас с Галиной. Руки вытянуты по швам, кулаки сжаты – ладони казались маленькими, как у ребенка, несоразмерными для такой фигуры. Истощенное тело было частично механическим и соединялось с металлической полкой. Светящиеся голубые провода проникали в него в десятках точек. Из-под туго натянутой кожи выпирало что-то жесткое, не биологическое. В глазницах блестели граненые голубые кристаллы, от которых тянулись сияющие волокна. Форма черепа казалась неправильной, будто детская патология, которую так и не выправили. Никаких волос – только прозрачная кожа с тонкими прожилками. Губы напоминали бесцветные полоски.

– Музыка… – Галина прервала благоговейное молчание. – Ты ведь думаешь, что она идет из его головы?

– Думаю, музыка утешала его во время путешествия. Но где-то по пути засосала его. Одна и та же мелодия бесконечно повторяется, он как белка в колесе. Из кротовины он выбрался уже неспособным закончить миссию.

– Он заставил Матрешку петь.

– Наверное, это последнее, что он сделал, прежде чем безумие овладело им окончательно. Это последнее сообщение, которое он смог нам передать. Он представлял, как мы воспримем Матрешку со всей ее слоистой маскировкой. Заставил ее петь, в надежде, что мы поймем. Это человеческий сигнал, знак, что бояться не нужно. Что Матрешка только выглядит инопланетной конструкцией, а внутри у нее нечто человеческое. Послание всей расе, последний шанс выполнить миссию.

– Что же он рацией не воспользовался?

– Так ведь послание нужно было переправить через Слой-три, не говоря уже обо всех препятствиях, которые мы прошли после Слоя-четыре. Может, это просто невозможно. Может, самым простым вариантом было заставить Матрешку петь. Ну и в итоге музыку мы не пропустили.

– Или музыка – издержки его безумия.

– Тоже вариант, – согласился я.

Тот же порыв, который заставил меня касаться узорных стен, потянул мою руку к пилоту. Тот содрогнулся, шевельнулся, насколько позволяли ограничители полки. Голубые провода натянулись, как корабельные тросы в шторм. Я и сам вздрогнул в тяжелом скафандре: страх боролся во мне с любопытством. Пилот замер, но что-то в нем изменилось.

– Либо он только что умер, либо только что ожил, – проговорила Галина. – Хочешь угадать, Дмитрий?

Я не ответил. Я мог только смотреть на пилота. Грудная клетка не шевелилась, и я сомневался, что под ребрами бьется сердце. Но что-то стало иным.

Пилот повернул голову. Движение получилось очень медленным, не как у человека, а как у цветка за солнцем. Просто смотреть на нас стоило ему невероятных усилий. Тугая маска лица и голубые кристаллы глаз не выражали абсолютно ничего, но я знал: внимание пилота сосредоточено на нас.

Бескровные губы разомкнулись, с них сорвался глубокий, медленный вздох.

– Ты справился, – сказал я. – Ты выполнил миссию.

Возможно – правды я никогда не узнаю, – мне только почудилось, что пилот легонько кивнул, словно понял меня. Словно был благодарен за такую новость.

Пилот снова вздохнул – на этот раз еще глубже, как перед смертью. Голубые глаза смотрели на меня, но я вдруг почувствовал, что сознания в них больше нет. Неужели пилот хранил последние крупицы рассудка – последние капли своей самости – для встречи с прилетевшими на музыку, чтобы узнать, справился он или нет.

Напряжение покинуло его тело, голова опустилась на полку, профилем к нам. Рука свесилась за край постамента. Кулак разжался, и на пол полетел небольшой металлический предмет.

Я наклонился и поднял его руками в толстых перчатках так осторожно, как только мог. Я смотрел на него как на самую диковинную инопланетную диковинку, которой, пожалуй, он в тот момент и являлся.

– Памятка, – недоуменно произнес я. – Вещь, которую ему разрешили взять с собой из будущего. Вещь древняя, как мир, в который он стремился попасть. Вещь, имевшая многовековую историю на момент его отправления.