Аластер Рейнольдс - Медленные пули [сборник litres]

Прошло, наверное, несколько минут, прежде чем Гонт очнулся. Шею студило, но в целом телу было вполне уютно в комбинезоне. Спасательный жилет поддерживал голову над водой – кроме тех моментов, когда обрушивались волны. Синий сигнальный фонарик на жилете вспыхивал невероятно ярко и гас.

Справа, в нескольких сотнях метров, удаляясь с каждой набегающей на Гонта волной, в море медленно погружалась вышка с обвившимся вокруг опоры драконом. Гонт услышал вопль чудовища, увидел, как сломалась опора, а потом на него обрушилась невыносимая усталость.

Он не помнил, как его нашли. Не помнил рокота лопастей, не помнил поднимавшей его лебедки. Был лишь долгий период беспамятства, а потом шум и вибрация машины, бьющее в окна солнце, ясное синее небо и спокойное море. Потребовалось несколько секунд, чтобы картина сложилась в сознании. Некая часть мозга погасила события последних дней и заработала, исходя из предположения, что задуманное удалось, что Гонт дождался лучшего будущего, проснулся в новом, чистом мире, а смерть превратилась в слабеющее воспоминание.

– Мы поймали твой сигнал, – услышал он голос Клаузен. – Но искать пришлось долго, хоть и работал транспондер в жилете.

И тогда он вспомнил все: вышки, спящих, искинов, морских драконов. Абсолютную уверенность в том, что это единственный мир, в котором он останется навсегда. А затем и осознание – или, скорее, воспоминание о том, что это осознание произошло: такая жизнь лучше, чем небытие. Гонт вспомнил, что намеревался сделать перед появлением морского дракона, и ему захотелось убить это воспоминание и похоронить там, где он хоронил все постыдное, когда-либо совершенное в жизни.

– Что с вышкой?

– Ее больше нет, – ответила Клаузен. – И всех спавших там тоже нет. Сделав свое дело, дракон развалился. Но то, что ему так долго удавалось сохранять когерентность, – скверный признак. Значит, они совершенствуются.

– Значит, и наши машины следует усовершенствовать?

Гонт думал, что она лишь высмеет его за столь банальную идею, ведь он так мало знает о войне и о цене, которую приходится платить. Но Клаузен кивнула:

– Это все, на что мы можем надеяться. Конечно, наши искины разовьются. Они всегда развиваются. Иначе бы нас здесь не было. – Она посмотрела на укрытого одеялом Гонта. – Теперь жалеешь, что согласился остаться?

– Нет, не жалею.

– Даже после того, что случилось?

– Зато на дракона поглядел.

– Да, – кивнула Клаузен. – Поглядел.

Гонт предположил, что на этом разговор закончится. Он не мог бы сейчас утверждать, что его отношения с этой женщиной стали нормальными – нужно время, чтобы в этом убедиться, – но все же почувствовал: лед тронулся. Он не только решил остаться, но и отказался от идеи причинить себе травму. Ожидала ли Клаузен от Гонта чего-то подобного после несчастного случая со Штейнером? А если да, знает ли, насколько близко он подошел к этой черте?

Но Клаузен еще не договорила.

– Есть одна гипотеза, уж не знаю, много ли в ней правды, – сказала она, впервые обращаясь к Гонту как к человеку, наделенному разумом и ответственностью. – Граница между Сферой и базовой реальностью не так проста, как можно подумать. На этой границе время и причинность сильно переплетены. События, происходящие там в одной последовательности, совсем не обязательно так же выстроены здесь. И драконы, проталкиваемые врагом через границу, не всегда появляются в том, что мы считаем настоящим временем. Цепочка событий в Сфере может иметь последствия для нас как в прошлом, так и в будущем.

– Не понимаю.

Она кивнула на море за окном вертолета:

– На протяжении всей истории там видели много странного. Моряки веками рассказывали легенды о всплывающих чудовищах. Эти легенды могут быть отголосками войны искинов, а чудовища – ее миражами. Оружие, которое пересекало границу в неправильное время, сохраняло когерентность достаточно долго, чтобы попасться кому-то на глаза или потопить корабль. – Клаузен пожала плечами, как будто речь шла о пустяках.

– Ты в это веришь?

– Не знаю, делает ли это мир более зловещим или чуть более осмысленным. Все эти монстры из пучин… Разве кто-нибудь когда-нибудь предполагал всерьез, что они реальны? – Она встала, намереваясь вернуться в кабину. – Это лишь теория. А теперь поспи.

Гонт последовал ее совету. Заснул он легко.

Эта повесть родилась из вороха очень мутных черновых фрагментов несостоявшегося романа.

У меня нет привычки копить впрок горы детально проработанных идей. Но бывают исключения. Я проделал серьезную подготовительную работу для книги, которая должна была выйти раньше «Дома Солнц», но однажды решил (под влиянием читательского письма, пришедшего по электронной почте), что «Дом Солнц» ждать не может. Через год или два мне перестало казаться, что из накопившегося материала можно сделать роман, но почему бы не использовать его для небольшого произведения? Вот некоторые из тех заметок:

«Человек просыпается из-за того, что погибает кто-то из обслуги. Он не сразу понимает, что случилось. Постреанимационная амнезия. Из ряда лекций узнает, что произошло с планетой и почему с ним так поступили. Прежний мир он помнит крайне слабо. Нынешний красив и неуютен, населения нет, лишь несколько тысяч бодрствующих служителей, которым поручено ухаживать за испятнавшими ландшафт гигантскими кубическими вместилищами для спящих…»

«А тем временем реальность давно пребывает в глухой осаде. Творятся крайне странные вещи. Образуются рифты и происходят тектонические сдвиги, в небо растут загадочные сооружения. Это отзвуки трансцендентальной войны между искусственными интеллектами проникают через разрывы в ткани реальности. Человечество – вычислительное бремя, ставшее непосильным».

«История постижения обязанностей и ответственности. Нравственное значение долга и самопожертвования. Примет ли человек ультиматум или вернется в спячку? А вдруг окажется, что его уже будили несколько раз и он всегда отказывался взяться за гуж?»

«Какого единственного события будет достаточно, чтобы человек решился? Что нужно увидеть или испытать? Чужой акт самопожертвования? Или чья-то звериная жестокость позволит понять, что можно быть выше этого, можно быть человеком?»

Филипа К. Дика этим не затмить, но идея снова и снова всплывала в моем уме. И родилась она не на пустом месте. Однажды летом – типичным английским летом – я, еще совсем мальчишка, долго гулял под холодным проливным дождем и промок до нитки. Было это в Мидлендсе. Я добрел до водохранилища. Из его стены торчало какое-то ремонтно-эксплуатационное сооружение: лабиринт из металлических мостков тянулся к серой громадине без окон, вздымавшейся из воды. Стоя под унылым свинцовым небом и глядя на серую воду и мрачную безликую махину, я получил толчок из глубины подсознания – мне подумалось вдруг, каким будет мир, когда останется под опекой одних лишь механизмов. Можете упрекнуть меня за апостериорное объяснение, но я почти уверен, что это не так, что свинцовые волны и серые вышки безлюдного мира «Спячки» прямо связаны с тем прозрением мокрого как мышь подростка. Впрочем, эта повесть еще и о чудесной человеческой способности адаптироваться практически к любым обстоятельствам, и, надеюсь, где-то в ее фабуле вы заметите искорку оптимизма.