Сэмюэль Дилэни - Вавилон-17. Пересечение Эйнштейна [сборник litres]

– Так, случилось кое-что.

Дорик не сказал что, а я не спросил. Шли молча, потом я заговорил:

– Знаешь, Дорик, то, что у меня к тебе, так же близко к ненависти, как то, что было с Фризой, – к любви.

– Значит, не так уж близко, чтобы сейчас беспокоиться. Ты все о себе, Лоби. Пора тебе взрослеть.

– И ты мне поможешь, да? В темноте?

– Уже помогаю.

Утро, пока мы шли, стало кармазином просачиваться от земли наверх. С первым светом у меня странно отяжелели веки, голову как камнями набили.

– Дорик, ты всю ночь пахал, да и я часа три прихватил всего. Может, поспим?

– Подожди, пусть рассветет побольше, чтобы ты не сомневался, что это я.

Странный ответ. Дорик маячил серой тенью.

Когда на востоке набралось порядочно кармазина, а остальное небо посинело, я стал искать место. Я еле волочил ноги, и всякий раз, как взглядывал на солнце, мир расплывался слезами.

– Давай здесь, – сказал Дорик.

У подножия скалы была каменная выемка. Я свалился в нее, Дорик тоже. Лежали, разделенные мачете. Помню секунду света, золотящего руку, и спину, скругленную к моему животу. Потом уснул.

Я тронул руку, тронувшую мое лицо, удержал ее на глазах, и веки распахнулись сами собой.

– Дорик?..

На меня глядела Нативия.

Мои пальцы были переплетены с ее, баюкались в люльках ее перепонок. Она смотрела испуганно, дыхание, вылетавшее из раскрытых губ, перехватило мне дух.

– Добри! Йон! – крикнула она куда-то наверх холма. – Он здесь!

Я сел:

– Где Дорик?..

Огромными скачками приближался Добри, за ним бежал Йон.

– Лоби, – выдохнул Добри, – Ла Уника хочет с тобой поговорить… Перед походом. Они с Ло Кречетом хотят…

– Вы там Ле Дорика не встретили? Куда его понесло?

И тут я увидел, как идет трещинами точеный оникс Йоновой мордочки.

– Ле Дорик умер, – сказал Йон. – Они тебя за этим звали…

– Что?

– Перед рассветом, в Клетке, у входа, – сказал Добри. – Он хоронил Белыша. Помнишь моего…

– Помню, помню. Мы его вместе хоронили. Но перед рассветом – не может быть. Когда мы тут легли, солнце вовсю светило.

Потом:

– Умер?

Йон кивнул:

– Как Фриза, точно так же. Ла Уника сказала.

Я встал, сжал клинок:

– Не может быть.

Кто-то же сказал: Подожди, пусть рассветет побольше, чтобы ты не сомневался, что это я.

– Он на рассвете был со мной, мы тут спали.

– Ле Дорик умер и после – был с тобой? – задумчиво спросила Нативия.

Ошалевший, я пошел к деревне. У Исходной пещеры ждали Ла Уника и Ло Кречет. Мы переговорили, потом я смотрел, как они крепко думают о непонятных мне вещах и о том, почему я их не понимаю.

– Ты хороший охотник, Лоби, – сказал наконец Кречет. – И хоть в нижней части крупноват, ты – достойный образец мужчины. Впереди у тебя опасности, но я многому тебя научил. Помни мои уроки, когда будешь проходить краем ночи или острием рассвета.

Похоже, смерть Ле Дорика убедила Кречета, что Ла Уника в чем-то права. Я не понимал ни ее, ни его, ни того, в чем они сходились. А они не торопились меня просветить.

– Помни мои уроки, – продолжал Кречет, – чтобы дойти, куда идешь, там уцелеть и назад вернуться.

– Ты инакий, – заговорила Ла Уника. – Ты уже понял, что инаким быть опасно. Но очень важно, чтобы инакие – были. Я постаралась привить тебе достаточно широкое видение мира, чтобы ты понимал и предстоящие подвиги, и их значение. Ты многому научился, Лоби. Не забывай и мою науку.

Я повернулся и криво пошел неизвестно куда, до сих пор в тумане от того, что узнал. В общем, тройняшки Блои всю ночь ловили крабов-слепцов там, где ручей вытекает из Исходной пещеры. Потом возвращались затемно, перешучивались на ходу, болтали лучами фонарей… Дорик! Дорик, за сеткой изгороди, в сети теней, очерченный лучами, лицом вниз, на краю могилы! Должно быть, минуту спустя, как я ушел.

Я шагал по ежевике, держал на полдень, и одна мысль прояснялась, как отражение в ручье, когда на секунду сгонишь ладонью пузырьки. Если Ле Дорик, мертвый, шел со мной (Уже показываю, Лоби) , шел через рассвет и кусачий золотой дрок, лежал со мной, свернувшись, под первым солнцем, значит и Фриза могла идти со мной. И если я найду то, что убивает инаких, тех, для которых со смертью не кончается…

Теперь – медленную песнь, плач по Дорику под перестук шагающих ступней. Спустя несколько часов плача жара налоснила меня по́том, как на похоронном радении.

День уже клонился за холмы, когда стали попадаться первые киноварные цветы. Каждый – с мою голову, словно кровяной пузырь в гнезде из шипов. Часто они лежат просто на голом камне. Лагерь разбивать погожу. Это цветики плотоядные.

Вечер пожелтел. Я присел на корточки на обломанном гранитном выступе. Улитка размером с мой согнутый указательный опустила глаза к лужице размером с мою ладонь. Через полчаса, когда желтый умер, придавленный фиолетовым, я уже карабкался вниз по склону каньона. Заметил пролом, еще один ход в Пещеру, решил переночевать там и просунулся внутрь.

Там до сих пор пахло людьми и смертью, и это было хорошо: хищники такие места обходят. Пополз, значит, дальше на четвереньках. Сухая земля перешла под руками в мох, а мох – в бетон. Снаружи сверчки и канючие осы сплетали ночь из звуков, которые мне не повторить на мачете, и она разрасталась, кружевная и черная.

Скоро нащупал какие-то рельсы, двинулся вдоль них… сперва по куче земли, потом по веткам и листьям, потом по длинному уклону. Хотел уж остановиться, привалиться к стене, где посуше, и уснуть, но тут путь разошелся надвое.

Я встал.

Дал резкую трель на мачете, и справа эхо вернулось долгое: там тоннелю конца не будет. Слева – обрубок: какое-то помещение. Свернул налево и задел бедром за дверной косяк.

Передо мной осветилась комната. Датчики жизни, значит, живы еще. Стены с вентиляционными решетками, синий стеклянный стол, медные светильники, конторские шкафы и телеэкран, вделанный в стену. Щурясь в новом свете, я подошел поближе. Если телевизор нормально работает, то смотреть приятно: цвета складываются в узоры, а узоры делают во мне музыку. О телевизорах рассказывали те, кто исследовал Пещеру (ночь, костер, дети тесно окружили огонь и странника, всё – жутко любопытно). Два года назад я сам ходил смотреть на телевизор в один хорошо изученный тоннель. Тогда и выяснилось про музыку.

Между прочим, цветное телевидение гораздо интереснее, чем рискованный генетический способ размножения, что мы переняли у людей. Впрочем, побоку. Мир хорош.

Я сел на стол и крутил рычажки, пока не щелкнуло. Экран зыркнул на меня серым, замигал, пошел цветными полосами. В динамиках зашуршали помехи, я нашел колесико громкости и убавил звук, чтобы расслышать музыку цвета. Но только поднес клинок к губам…