Сэмюэль Дилэни - Вавилон-17. Пересечение Эйнштейна [сборник litres]

Но вот возник пальмовый лист с жареной кабаниной, овощью, пряными плодами, и я забыл обо всем, кроме того, чего не было сейчас у меня в желудке. И понял, кстати, что моя метафизическая меланхолия – в большой степени голод. Это уж всегда так.

Потом опять беседы, опять еда, опять увеселения. Уснули там же, у реки, растянувшись на папоротниках. К полуночи, как похолодало, сползлись в кучу. А за час до рассвета я проснулся.

Вынул голову у Добри из-под мышки (на мое место тут же просунулась лысая головка Нативии) и стоял в звездной темноте. У ног мерцали голова Мелкого Йона и мачете: Йон пристроился на нем, как на подушке. Я потихоньку вытянул мачете, Йон всхрапнул, почесался и затих. Я сквозь деревья пошел к Клетке.

Пока шел, глянул ненароком на провода, протянутые от трансформатора к изгороди. То ли от черных этих проводов, то ли от звуков ручья, то ли от чего-то в памяти – на меня накатило, и я заиграл. И кто-то засвистал со мной вместе. Я перестал, а свист нет.

– Ле Дорик! Дорик!

– Я, – прозвучало из темноты. – Это ты, Лоби?

– Ло Лоби, – поправил я. – Где ты там?

– Да вот, у входа.

– Ясно. Что за вонь?

– Белыш умер, брат Добри. Я могилу рою. Ты Белыша пом…

– Помню. Видел вчера у изгороди, он совсем плохой был.

– Да, такие никогда долго не живут. Лезь сюда, поможешь рыть.

– А изгородь?

– Я отключил. Лезь.

– Я Клетку не люблю.

– А в детстве лазал ко мне – упрашивать не приходилось. Давай, тут надо камень сдвинуть. Потруди пятки.

– То в детстве. Мы в детстве много чего делали, о чем сейчас речи нет. Ты сторож, ты и копай.

– А Фриза приходила ко мне. И помогала. И все о тебе рассказывала.

– Фриза… – По дороге фраза перевернулась, и я закончил другим словом. – Рассказывала?

– Ну, некоторые из нас ее понимали.

– Да, – сказал я, – некоторые из нас…

Вцепился в сетку возле столба, но не полез.

– Вообще, мне всегда жалко было, что ты больше не приходишь. Хорошее было время. И хорошо, что Фриза по-другому на это смотрела. Мы…

– …много чем занимались, Дорик. Я помню. Мне до четырнадцати лет никто не почесался объяснить, что ты не девочка. Если я тогда обидел тебя, извини. Сожалею.

– Обидел, но у меня сожалений нет. Фризе тоже никто не сказал, что я не мальчик. И я этому рад, если честно, хотя она бы все равно иначе отнеслась, чем ты.

– И часто она приходила?

– Все время, что не с тобой была.

Я подпрыгнул, перекинул себя через изгородь и приземлился на той стороне.

– Ну, где твой дурацкий камень?

– Вот…

– Не трогай меня! Так покажи.

– Вот, – повторил в темноте Дорик.

Я уцепился за край камня, полкой торчавшего из земли. Затрещали корни, с шепотом осыпалась земля, и я его откатил.

– Как ребенок, кстати? – спросил я.

Не спросить я не мог, и, прах тебя побери, Дорик, почему надо было ответить именно так?!

– Который?

К столбу была прислонена лопата. Я всадил ее в землю. Прах тебя побери, Ле Дорик.

– Наша с Фризой, – продолжил Дорик, помолчав, – через год, думаю, пойдет на комиссию. Нужно спецобучение, корректировка, но в целом девочка функциональная. Ла у нее, наверно, никогда не будет, но и тут жить не придется.

– Я не о ней спрашивал.

Лопата лязгнула о новый камень.

– И уж конечно, не о том, который полностью мой. – Во фразе была пара ледяных осколков, и Дорик с силой запустил их в меня. – Ты спрашивал о своем и моем.

А ты не знал, гадский ты андрогин.

– Он здесь навсегда, но он счастлив. Хочешь, проведай его…

– Нет. – Еще три лопаты земли. – Хороним Белыша и идем.

– Куда, например?

– Ла Уника сказала нам вдвоем пойти и убить то, что убило Фризу.

– А, это. Я знаю. – Дорик отошел к ограде, нагнулся. – Помоги.

Мы подняли вздутое, резинистое тело и оттащили к яме. Оно перевалилось через край и глухо ударилось внизу.

– Ты должен был ждать, пока я не приду, – сказал Дорик.

– Я не могу ждать. Пошли сейчас.

– Если хочешь вместе, то подождешь.

– Почему это?

– Потому, Лоби, что я им сторож – тем, кто в Клетке.

– Да гори она огнем, Клетка твоя! Я сейчас хочу идти!

– …Мне нужно обучить нового сторожа, укомплектовать все: учебную часть, кладовую. Потом еще особые рационы, и нужно проверить убежище…

– Брось все к свиньям, Дорик, пошли.

– Послушай, Лоби. У меня тут трое детей. Один твой, один – девушки, что ты любил. И один целиком мой. Двое, если любить их, и заботиться, и терпение прилагать, со временем могут отсюда выйти.

– Двое, говоришь? – Вдох заплутал в груди. – А мой, значит, тут останется. Все, я пошел.

– Лоби!

Я замер, оседлав изгородь.

– Лоби, ты в реальном мире живешь. Он с чего-то начался, он к чему-то движется, меняется. Но в нем есть хорошо и плохо, как-то поступать – правильно, а как-то – нет. Ты этого никогда не хотел признать, даже в детстве, но пока не признаешь, ты будешь несчастлив.

– Это ты про меня в четырнадцать лет говоришь.

– Нет, это я про тебя сейчас. Фриза мне много…

Я соскочил с изгороди и пошел сквозь деревья.

– Лоби!

– Чего тебе? – Я продолжал идти.

– Ты меня боишься.

– Не боюсь.

– Постой, я тебе покажу…

– Показывать ты мастер, в темноте особенно! – крикнул я через плечо. – Этим и инакий, да?

Я перешел ручей и полез по камням, злой, как Элвис. Не к долине, а кругом, где круче. Ломил в темноте и лупил по встречным веткам, по листьям… Потом в тенях кто-то возник, насвистывая.

Я остановился. Звук сухих листьев под ногами, звук папоротника, скользнувшего по плечу, приблизился сзади и остановился тоже. Холмы начали сереть по верхнему краю.

– Лоби?

– Передумал насчет?..

Вздох.

– Да.

– Ну, пошли тогда… Почему передумал?