Сэмюэль Дилэни - Вавилон-17. Пересечение Эйнштейна [сборник litres]

Кречет зашагал туда, где провисали ветки.

Я поспешил следом.

Десять шагов прошли лесом – семь деревьев повалилось где-то. Три, пауза, еще четыре.

– Конечно, если он такой здоровый, то оторваться может быстро, – сказал я.

Еще три.

И рев.

Немузыкальный, железноватый звук, без страсти и злости, – просто шум, гонимый из легких, что будут побольше мехов плавильной печи. Долгий звук, а потом еще эхо в листьях, которые ветерок повернул изнанкой кверху.

Под пологом зелени и серебра мы снова двинулись чередой прохладных, неверных прогалин.

Шаг, выдох, шаг.

Потом слева, в деревьях…

Он высигнул, обдав нас тенью, обломками веток, зеленой рванью. Крутанул крестцом: переднюю ногу выставил тут, заднюю упер вон где – на том конце прогалины. Глянул на нас сверху карим глазом с кровяным белком и густой перламутровой слизью в уголке. Яблоко глазное с мою голову, наверное.

Из черных влажных ноздрей – пар.

Благородный зверь, ничего не скажешь.

Потом он мотнул головой, сшибая сучья, и присел на карачки, ткнув в землю кулаки – у него вместо передних копыт были кисти с мохнатыми ороговелыми пальцами, каждый палец толщиной в мою руку. Взревел, вскинулся на дыбки и рванул прочь.

Кречет выстрелил. Стрела, как штопальная игла, ткнулась меж ребер, похожих на бревна. Зверь уходил, круша лес.

Я отодрал спину от кусачего дерева, в которое только что вжался.

– Вперед! – грянул Кречет, уносясь в погоню за рукастым быком.

И я побежал за безумным стариком убивать зверя. Мы пролезли в трещину в скале, раздвоенной ударом (она была еще целая в последний раз, что я бродил тут среди деревьев, – вечер был весь из ветерков и солнечных крапин, и Фризина рука у меня в руке, на плече, на щеке). Я спрыгнул вниз, на кирпичи, подернутые сухой щетиной мха. В лесу кое-где идут такие кирпичные дорожки. Мы побежали дальше и…

Есть маленькое – такое, что и не заметишь, а есть большое – в него надо лбом влететь, чтоб понять, что это было. А это был провал, и мы в него чуть не ухнули. Неровная дыра метров двадцать шириной, ход в пещеру, ныряющий по́д гору. Я и не понял бы ничего, если б оттуда не донесся звук.

Бык внезапно взревел из дыры в камне, кирпиче, ветках и ревом очертил ее границы.

Когда эхо затихло, мы подобрались к осыпающейся кромке и заглянули вниз. Внизу солнце отблескивало от шерстяной спины, которая все ворочалась и тыкалась в яме. Потом он встал на дыбы – и заскакали зрачки, затряслись мохнатые кулаки над головой.

Кречет отпрянул, хотя зверевым когтям, чиркнувшим по кирпичной стене, было до нас еще метров пять.

– Этот тоннель ведет в Исходную пещеру? – шепотом спросил я. Перед лицом большого шепчешь.

Ло Кречет кивнул:

– Говорят, бывают тоннели по сто метров высотой, а бывают по десять. Этот скорей из высоких.

– Он может обратно вылезти?

Дурацкий вопрос. На другой стороне показалась рогатая голова, плечи. Там склон был покатый, и он вылез, конечно. И сидел на корточках, уставясь на нас. Проревел раз, вывесив язык, как мыльный красный лоскут.

Потом прыгнул на нас через провал.

Не достал, но мы отбежали назад. Он захватил кромку пальцами одной руки – я видел, как от его когтей пошли черные трещины, – а вторую закинул целиком, и теперь эта рука шлепала по земле, ища, за что уцепиться.

За спиной (я бегаю быстрее) раздался крик Кречета. Я обернулся: прихлопнувшая его рука уже поднималась, а он лежал.

Смятый, скореженный Кречет – и рука: бум! бум! бум! Потом и рука, и пальцы сорвались, сдернув за собой кучу камней, кустов и три молодых деревца – всё вниз, вниз, вниз.

Ло Кречет не умер. (На другой день оказалось, что у него сломано ребро, но пока мы этого не знали.) Он начал поджиматься, подворачиваться в комок, как пораненный жук, как больной, больной ребенок.

Я подбежал и сжал ему плечи как раз в ту секунду, что он снова задышал.

– Кречет! Живой?

Он ничего не слышал из-за рева в яме, но замигал и сумел приподняться. Из носу у него струйкой потекла кровь. Зверь, значит, бил не плашмя. Кречет бросился ничком, лапа накрыла его куполом, и основное у него – голова, скажем, – пострадало больше не от удара, а от ударной волны. Повезло нам.

– Уходим.

Я поволок его к деревьям. Не успел доволочь – он головой мотает. Рев стих на минуту, и слышу, Кречет хрипит:

– Нет, Лоби, погоди…

Я посадил его, прислонив к дереву, и он тут же вцепился мне в запястье.

– Кречет, время дорого. Можешь идти? Или давай понесу…

– Нет! – Воздух, выбитый из него зверем, вернулся в легкие.

– Брось, Кречет! Поразвлеклись, и хватит. Ты раненый весь, зверь огромный, мы такого не ожидали. Мутировал, наверно, от радиации на нижних уровнях…

Он снова дернул меня за руку:

– Нужно остаться. И убить.

– Думаешь, в деревню заявится? Он пока от пещеры далеко не отходил.

– Не… – Кречет закашлялся. – Не в том дело. Я охотник.

– Слушай…

– Я охотник и должен тебя научить охоте. – Он постарался сесть прямо, не опираясь на дерево. – Но похоже, урок тебе придется самому осваивать.

– Урок?

– Ла Уника говорит, ты должен быть готов к походу.

– Да вы что с ней – совсем?.. – Тут я присмотрелся к нему, ко всем его морщинам и руинам, к боли и куражу в глазах. – Ладно. Что надо делать?

Рев прокатился громом над просевшим входом в Исходную пещеру.

– Сойди туда, загони зверя и убей.

– Нет!

– Ради Фризы.

– Какая связь?

Старик пожал плечами:

– Это Ла Уника знает. Ты должен стать охотником. И хорошим.

– Проверку на мужество – всегда пожалуйста, но…

– Не в том дело, Лоби.

– Но…

– Лоби. – Его голос окреп и утвердился в глубине глотки. – Я тебя старше и лучше знаю, что здесь к чему. Бери клинок, бери арбалет и спускайся в пещеру. Давай.

Я сидел рядом с ним и думал разное. Например, что храбрость – вообще-то, дурь. И что удивительно, сколько робости и почтения к старику сохранилось во мне с детства. И что большие, сердцевинные вещи сопровождает целая туча мелкой пакости: страх, бестолковщина, просто злость.

Зверь снова взревел. Я повыше закинул арбалет за плечо и поправил у бедра рукоять мачете.

Если собрался дуракнуть – а с кем не бывает? – пусть уж это будет какая-нибудь храбрая дурь.

Я хлопнул Ло Кречета по плечу и пошел.

С моей стороны обрыв был крутой и провал глубокий. Я двинулся к просевшему краю. Там были готовые ступени из камней, земляных глыб и кирпича. Обошел, значит, бездну полукругом и стал спускаться помаленьку.

Внизу солнце било в противоположную стену и блестело у нее во мху. Я отпустил влажный камень и перешагнул ручеек с нефтяной примесью, пригасив на секунду его радугу. Где-то в тоннеле по камню клацали копыта.

Я двинулся внутрь. В высоком потолке были трещины, на полу тут и там возникал свет, а в нем сухая ветка когтями шарит опавшие листья или глубина чернеет за обломленным краем – сколько там? Два пальца, два метра, километры вплоть до нижних этажей Исходной пещеры.