Сэмюэль Дилэни - Вавилон-17. Пересечение Эйнштейна [сборник litres]

Ла Уника отвечала:

– Времена меняются. Последние тридцать лет у нас неписаное правило – присваивать Ла и Ло всем функциональным существам, рожденным здесь, на нашей новой земле. Вопрос только в том, что для нас значит функциональность. Так ли уж мы уверены, что способность к словесному общению – условие sine qua non ? [23] Досл. «то, без чего не», т. е. непременное условие (лат.) . Фриза – умная девочка, учится быстро и охотно. Я голосую за Ла.

Пока старейшины обсуждали ее место в обществе, Фриза сидела у огня и играла белыми камешками.

– Это начало конца, – негромко проговорил Ло Кречет. – Нужно же хоть что-то сохранить.

– Конец начала, – вздохнула Ла Уника. – Все менять надо.

Сколько себя помню, такой у них пароль-отзыв.

Рассказывают, что давно, когда меня и в планах не было, Ло Кречету опротивела наша деревня и он ушел. Потом стали притекать слухи: Кречет подался на одну из лун Юпитера, добывает там какой-то металл, синими жилами ветвящийся в толще гор. Потом: Кречет покинул луну и бороздит дымчатое море в мире, где три солнца бросают три его тени на пляшущую палубу корабля размером с нашу деревню. Потом еще: Кречет прорубает пути в неведомой субстанции, испускающей под ударами ядовитый пар, на планете такой далекой, что там и звезды не светят в ночи, длящейся целый год. Так прошло семь лет, и Ла Уника, видимо, решила, что пора ему домой. Ушла куда-то и через неделю вернулась с Кречетом. Говорят, что он мало изменился за время странствий, и потому никто не спрашивал, где он был. Но тогда началось его тихое противостояние с Ла Уникой, связавшее их прочнее любой любви:

– Нужно сохранить…

– Менять надо…

Обычно Ло Кречет уступал. Ла Уника исключительно начитанна, тонка и остра. Кречет был славный охотник в молодости и славный воин, когда возникала нужда. Он был достаточно мудр, чтоб если не словом, то делом признать: нужда миновала. Но тут он был непреклонен:

– Чтобы стать однажды людьми, словесное общение необходимо. Если плоскомордая собака прибредет к нам из-за холмов, научится лаять с полсотни наших слов и объясняться с нами, я скорей собаке присвою титул, чем немому ребенку. О, битвы моей юности! Когда на нас набегали исполинские пауки, когда плесень перла из джунглей, когда из подземных нор лезли шестиметровые слизни, а мы жгли их известью и солью, – почему мы побеждали? Потому что могли общаться. Мы выкрикивали приказы. Мы орали, предупреждая других об опасности. В сумерки в темных Исходных пещерах мы шепотом составляли план на завтра… Да! Я скорей присвою Ла или Ло говорящей собаке.

Кто-то ввернул пакость:

– Ну, Ле-то девчонке тоже не присвоишь!

Вокруг заржали.

Но старики отлично умеют не замечать такое. Да самих-то Ле мало кто замечает. В общем, ни до чего не договорились. Как луна пошла к закату, кто-то предложил распустить собрание, и народ начал подыматься, охая и хрустя суставами. Разбредались. Фриза, вся темная и красивая, по-прежнему играла в камешки.

Совсем маленькой Фриза не шевелилась, потому что и так все умела. Теперь, глядя на нее в скачущих отблесках, я (сам-то еще восьмилетка) начал понимать, почему она молчит: она подняла камешек и со злостью швырнула в голову мужику, сказавшему про Ле. Даже в восемь Фриза обид не спускала. Она промахнулась, и швырок видел я один. Но я еще увидел зубастую гримаску, усилие в плечах, поджавшиеся пальцы на ногах, сложенных калачиком. Увидел стиснутые кулачки, лежащие на коленях. В том-то и дело: ей не нужны были ни руки, ни ноги. Камешек поднялся, мелькнул мимо цели и исчез в залопотавшей листве. И я видел, как она его швырнула.

Это все было вступление к тому, почему Добри, Мелкий Йон и я не пасем больше коз.

Фриза, темная и необъясненная Фриза, повадилась ходить с нами. Скакала и гоняла наперегонки с Мелким Йоном, плясала с ним под его единственную песню и мою музыку. В шутку боролась с Добри. Шла со мной шипастой ежевичной долиной и держала за руку. Какие тут Ла и Ло, если пасешь вместе коз, смеешься, любишься, а мы с Фризой как раз это и делали. Вот она стоит на валуне, обернулась, глядит, а у лица мельтешат листья. Вот рванула ко мне по камням. Вот ее легкий шаг, вот ее тень, а между – мир замер, и есть только одно настоящее движение. Толкнулась мне в грудь, и мир ожил, а она хохочет – единственный ее звук, и как ей радостно было гонять его во рту!

Она подманивала к нам красоту, а опасностям не давала приблизиться. Наверное, это было то же, что тогда с камешком: просто однажды я заметил, что перестало случаться уродливое и злое: пропали львы, пропали кондоры-нетопыри. Козлята не забредали куда не надо и сами держались подальше от обрывов.

– Слушай, Йон, ты можешь с нами сегодня не ходить.

– Ну, не знаю, Лоби, если ты…

– Не надо, отдыхай.

Стали ходить я, Добри и Фриза.

…А красота была, когда в долине поселилась стая альбиносных ястребов. Или когда мамаша-сурчиха привела малышей знакомиться.