Геннадий Башунов - Продавцы грёз. Том второй

— Нет, — сухо ответил тот.

— А что так? Боитесь, что сбегу?

Хаз усмехнулся.

— Вовсе нет. Здесь некуда бежать, Алекс, негде прятаться: мы едем посреди пустоши. Ты сейчас в подвешенном состоянии — ни жив, ни мертв. Кто-то вроде призрака. Поэтому тебя нельзя практически никому видеть.

— А ты и та женщина? — фыркнул Представитель.

Ухмылка Хаза стала еще шире. Вообще, улыбчивый он был засранец.

— Запреты должны быть везде и всегда, но их суть в том, чтобы приносить пользу, а не вред. Или ты бы предпочел умереть с голоду в этом фургоне? Так что и у этого, и у многих других запретов есть исключения. На тебя можно смотреть во время боя. Иначе какое было бы веселье, а? Мне можно тебя видеть, так как я самый сильный физически и духовно мужчина в лагере: на меня твое проклятье не падет. А эта женщина бесплодна, ей уже хуже не станет. Ты, кстати, можешь использовать ее по прямому назначению.

Алексей хотел переспросить про прямое назначение, но, открыв рот, понял, что это за такое назначение, и тут же его закрыл. Про эмансипацию в обществе, где людьми торговали, как вещами, наверняка не слышали.

— Я еще слишком слаб для этого.

— Когда-нибудь перестанешь быть слишком слабым, — пожал плечами работорговец.

Представитель непроизвольно повел плечами. Из-за жутких татуировок на лице с первого раза и не сказать, сколько его кормилице лет, но явно не меньше сорока. Это была тощая женщина с сутулой натруженной спиной и очевидной нехваткой зубов. В общем, далеко не мечта. Это ж насколько нужно осатанеть от воздержания, чтобы на такую полезть…

— Еще одно, — сказал Алексей вслух. — Когда твой… боец побеждает в поединке, это ведь престижно?

— Конечно.

— Тогда… — Землянин протянул Хазу пустую миску, — прикажи удвоить порции, иначе я не успею восстановиться до следующего боя.

Работорговец рассмеялся и вышел, ничего не ответив. Но на ужин кроме горшочка с кашей принесли приличный край хлеба, намазанный топленым жиром.

Проснуться, поесть, поваляться на циновке, чувствуя всеми костями каждую колдобину, встреченную на дороге, задремать, поесть, поваляться на циновке, поесть, заснуть. Ночами Алексей спал, как убитый, просто падал в черноту и пребывал в ней до самого утра. Днями скорее дремал, чувствуя покачивание фургончика и слыша звук моторов, человеческие голоса и лай собак. Отражение не возвращалось, и Представитель был рад этому — ему чертовски не хотелось возвращаться в ту яму с трупами. Оставалось только надеяться, что его подсознание найдет выход из той ситуации. Надеяться, есть, спать… И так изо дня в день. Караван работорговцев уверенно двигался на юг, чему Алексей был только рад.

Ведь семь из девяти других участников Игры находились на северном побережье материка. Видимо, каждый из них занял удобную для себя позицию и выжидал, пока не торопясь сближаться с другими, чтобы вступить в бой. По красным пятнам в голове сложно было судить о расстояниях, но две ближайшие друг к другу точки разделяло не менее чем полсотни километров.

На двоих южан, к которым Алексей как раз таки приближался, пока можно не обращать внимания — их разделяло еще три четверти материка, а это добрых две тысячи километров.

Поэтому Представитель Аларии не беспокоился о Продавцах грез и их Представителях. Да зачем было беспокоиться? Нужно было принимать пищу, спать и смотреть в потолок. И если на первый день такого путешествия ему казалось, что он готов провести так хоть всю оставшуюся зиму, на третий это состояние казалось терпимым, то через неделю смерть от рук другого раба или Продавца грез начала казаться не такой уж плохой альтернативой охватившей его скуке. За это время Алексей восстановился настолько, насколько вообще было можно — он крепко держался на ногах, немного набрал в весе, а его мышцы окрепли. Рана зарубцевалась, и хотя до полного заживления еще было далековато, воспаление и гной ушли окончательно. Но боль не уходила, она всегда была где-то рядом, то резко дергая где-то в глубине раны, то возвращаясь надолго, ноя, словно десяток больных зубов сразу.

В конце концов, на восьмой вечер их караван остановился не просто на ночевку.

* * *

Случилось это часа через два после обеденной стоянки. И так постоянно лающие собаки разошлись настолько, что их лай вывел Алексея из того блаженного состояния полудремы, в котором он пребывал после очень плотной трапезы.

Представитель сел на циновке и принялся вслушиваться в происходящее. Когда лай достиг, казалось, запредельной громкости, Алексей понял — лают не только местные собаки. Они встретили другой караван. Но понять, что именно происходит, не представлялось никакой возможности.

Из-за холода два небольших окошка запечатали, так что выглянуть на улицу Алексей не мог. (В общем-то, в том числе благодаря тому, что тюрьма освещалась одной лишь лампой, он и спал так долго — в фургончике перманентно стояла полутьма.) Из-за шавок он не мог расслышать голоса людей, только отдельные выкрики. Мимо фургончика никто не проходил, подтверждая давнишнюю еще догадку — «карета» Алексея плетется в самом конце каравана.

Собаки, в конце концов, поутихли, но по-прежнему ничего особо не происходило. Потом — через двадцать или тридцать минут после встречи — несколько моторов завелось, однако проехали машины не более чем на несколько десятков метров и остановились. Фургончик же Алексея и вовсе остался на месте. Лагерь зашумел, но звуки не отличались от стандартных — работорговцы готовили стоянку. Поэтому пленнику оставалось только сидеть и гадать, устроят встретившиеся караваны дружескую попойку или кровавую драку между рабами.

Пока гадал, не заметил, как уснул. Проснулся Представитель довольно поздно — в желудке уже урчало, чего за последние дни с ним не случалось ни разу. А с улицы пахло дымом и жареной едой.

— Ты настолько счастливый, что тебе обязательно придется драться, — сказал сам себе Алексей. — А не кормят тебя, потому что не хотят переводить еду. И чтобы злее был.

Поэтому он справил нужду в дыру в полу, попил воды — благо огромная эмалированная кружка стояла в его фургоне всегда — и просто лег на циновку. В конце концов, от него сейчас вообще ничего не зависело.

Ждать пришлось недолго — через четверть часа у фургончика послышались шаги. Привычно лязгнул замок, и в двери ввалился Хаз, принеся с собой потоки холодного воздуха, несколько снежинок и стойкий запах бражного перегара.

— Раздевайся, — сказал работорговец.

— Вот так сразу? — хмыкнул Алексей, садясь. — Извини, но ты не в моем вкусе.

Хаз хмыкнул, обдав пленника второй волной перегара, и расплылся в своей паршивой ухмылке.

— Перед смертью не нашутишься. Раздевайся, тебя ждет бой.