Виктор Точинов - Хронофлибустьеры

Больше ни в карманах, ни в гроте ничего не нашлось. Родника, кстати, я тоже не увидел, он иссяк: не била из скалы струя, ручеек не вытекал из пересохшего гранитного водоемчика. Обидно, неплохо было бы прихватить с собой толику здешней водички, отдать спецам на анализ. Но не судьба…

Поджидать Балайну, абсолютно не имея чем заняться, было скучно. И я решил сходить на разведку. Если не сумею преодолеть «укрепрайон» – значит, вернусь.

Снаружи поджидал сюрприз. Вся зеленая стража моего грота куда-то исчезла. Опасное нагромождение скальных обломков осталось прежним, но уже не выглядело непроходимым.

Любопытно, любопытно… Отчего же тогда никто не обнаружил меня, спящего сном младенца?

Вопрос был риторическим, я не стал ломать над ним голову. Решил отправиться к знакомому дубу, может там разыщу Балайну, дриады далеко не удаляются от «своего» дерева. Но сначала надо забрать из грота гребень и зеркало, зачем им тут валяться…

Обернулся и понял, что остался без скудных пожитков, ладно хоть монеты не выложил из кармана. Почему меня никто не обнаружил, понял тоже.

Грот исчез. Нагромождение валунов осталось, а прохода, ведущего внутрь, как не бывало. При этом ни единого звука, сопровождавшего бы движение каменных глыб, я не слышал.

– Сим-Сим, откройся, – произнес я, чувствуя себя глуповато.

Разумеется, старый пароль не сработал.

Что я не промахнулся и попал в свое время, стало ясно сразу.

Скопление валунов опоясывала аккуратная дорожка, покрытая утрамбованной каменной крошкой. Вдоль нее через полсотни метров стояли скамейки, возле каждой – урна. Чтобы попасть на дорожку, я перелез невысокую деревянную ограду, поставленную от законопослушных людей. Я еще в восемнадцатом веке отметил эту национальную черту характера – для шведов не надо возводить трехметровый забор со спиралями Бруно на гребне. Достаточно на такую символическую ограду повесить плакатик «Не перелезать!» – никто и не полезет.

Кроме пресловутого запрещающего плакатика, к ограде крепился еще один, размером побольше и густо покрытый текстом. Попробовал его прочитать, но мало что понял: шведской грамоте никто меня не учил, а принцип «пишем, как слышим» от этого языка далек.

Кое-как уразумел, что продрых три века не где-нибудь, а в ландшафтном памятнике, охраняемом шведским государством. Дальше излагалась какая-то легенда, связанная с этим местом, но продираться к ее сути сквозь трудности орфографии я не стал. Могли бы, кстати, продублировать текст на английском – вдруг в той легенде есть намек на меня?

Место выглядело посещаемым, но сейчас я не видел ни единого туриста, желающего приобщиться к ландшафтным красотам, – и, никого не стесняясь, исследовал содержимое ближайшей урны. Рылся в мусоре не зря: на смятой пачке из-под сока обнаружил дату выпуска, май две тысячи восемнадцатого.

Ай да Балайна! Молодчина, красавица! Если даже слегка промахнулся, плюс-минус неделю переживу…

Дату, к слову, я сумел прочитать на пачке не сразу, взгляд затуманила навернувшаяся слеза. Слеза. У меня. Вот до чего соскучился по своему времени… А уж по дому и близким… Ничего, скоро увижу и обниму.

«А ведь на дубе Балайны тоже может висеть табличка насчет охраны. Дереву уже лет четыреста, для дубов еще не старость, но уже повод взять под государственную опеку», – думал я, шагая вдоль русла высохшего ручья. Впрочем, вскоре в русле появилась вода, другие питавшие ручей родники не иссякли. Идти было легко, густой кустарник не то вырубили в процессе облагораживания леса, не то он сам перестал расти после того, как вода в потоке стала самой обычной водой.

С такими мыслями я дошел до знакомой полянки, – и не узнал ее, и чуть не прошагал дальше.

Тот же мох, тот же ручеек, разве чуть менее полноводный, но красавец-дуб не тянул к небу руки-сучья. Срубили или спилили его давненько, лет сто назад, а то и раньше, – пень с трудом угадывался в невысоком, обросшем мхом холмике.

Я понял, что стою рядом с могилой и стянул с головы дурацкую фольклорную шляпу.

Дриады, увы, смертны. Любая из них может жить долго, веками, – но лишь пока живет дерево, находящееся с ней в неразрывном симбиозе.

Странно… Знакомство с Балайной длилось меньше двух часов, но такое чувство, что потерял кого-то, с кем был близок долгие годы… Так хотелось с ней вновь встретиться, поговорить, разузнать, как сумела она приспособиться к новому миру, как живется ей в окультуренном лесу среди дорожек, табличек и урн…

Теперь уже никогда не поговорим. Ее убили пилой или топором, убили лишь потому, что королю потребовался еще один галеон или фрегат, или что-то еще потребовалось. И даже за смерть не отомстить, убийцы давно мертвы.

Прощай, Балайна.

Я знал, что в современной Швеции законодательно отменили разделение населенных пунктов на городские и сельские. Политкорректность, толерантность, все дела: нельзя противопоставлять горожан деревенщине, – дескать, дискриминация, противоречащая духу европейских ценностей. В стране не стало ни городов, ни деревень, сплошные коммуны с одинаковым статусом.

Но если отложить европейские ценности в сторону, то деревушка Гледхилл за столетия моего отсутствия вполне успешно доросла до города. Сорок семь с копейками тысяч населения, о чем горделиво информировало электронное табло на въезде.

Все сорок семь тысяч горожан что-то праздновали. В этом занятии им составили компанию еще столько же, как минимум, приезжих. Со всех сторон гремела музыка, украшенные улицы заполнял народ. С импровизированных эстрад публику развлекали артисты всевозможных жанров. Лоточники бойко продавали напитки, закуски и всякую карнавальную ерунду, вроде накладных носов или дудок, издававших довольно мерзкие звуки. С лоточниками конкурировали нарядные разноцветные палатки, где тоже чем-то торговали.

Людей, мало отличавшихся от меня костюмами, в праздничной толпе мелькало множество. Теперь понятно, отчего водитель, подбросивший меня до города, смотрел без малейшего удивления.

Но что празднуют?

В современных шведских национальных торжествах я разбирался плохо, а в восемнадцатом веке здесь отмечали Пасху, Рождество и прочие церковные праздники, плюс парочку языческих, сохранившихся с древних времен, и один из них – Мидсоммар, день летнего солнцестояния – как раз в июне…

Если отмечают именно его, то я немного запоздал с прибытием. Уже десять дней числюсь пропавшим без вести, босс рвет и мечет, Нейя с ума сходит от беспокойства. И ктулху знает, что там успел натворить изменник Соколов.

Надо срочно выходить на связь.

Шведы – народ дружелюбный и отзывчивый. Но английским языком владели далеко не все, к кому я обращался, – лишь пятому или шестому удалось растолковать, что мне от него надо. Использовать же тот вариант шведского, которым владел, я не рискнул: человек, знающий единственно позабытый диалект, сразу вызовет удивление, а то и подозрение. К тому же в моем словарном запасе не было слова «мобильник».