Тахера Мафи - Возроди меня

Голова как чугунная.

Может, это остатки яда курсируют в моих венах, но сегодня я какая-то не такая. Ожили воспоминания о лечебнице, обосновавшись на первом плане. Я надеялась, что навсегда забыла о ней, но нет, память вернулась, будто из черной пропасти. 264 дня в полной изоляции. Почти год без внешнего мира, без отдушины. Без общества людей.

Так долго, так мучительно долго без тепла человеческого общения…

Я невольно содрогнулась.

Что со мной?

Соня и Сара, должно быть, заметили, что я шевельнулась, потому что оказались надо мной. Голоса чистые, но отчего-то с вибрацией, будто от стен отдается эхо. В ушах звенит. Щурюсь, чтобы разглядеть их лица, но голова кружится, я перестаю понимать, где я, будто меня повело в сторону или я распростерлась на полу, или это мне нужно лечь на пол, или – ой…

Кажется, меня сейчас вырвет…

– Спасибо за ведро, – говорю я, борясь с остаточными позывами. Мне хочется сесть, но я не помню, как это делается. Кожа липкая от холодного пота. – Что со мной? – спрашиваю я. – Мне казалось, вы меня выле… чили…

Я снова теряю сознание.

Глаза закрыты – слишком яркий свет. Окна от пола до потолка, которые мы установили, не мешают солнцу проникать в палату, и я невольно думаю, видела ли я когда-нибудь такое яркое солнце. За последние десять лет мир буквально рушится: атмосфера ведет себя непредсказуемо, резко и радикально меняется погода – в неурочное время идет снег или начинаются дожди. Постоянно висят серые облака, птицы с неба исчезли. Яркая прежде листва деревьев и зелень травы потускнела и пожухла. Сейчас март, но, несмотря на весну, небо не меняется, и промерзшая земля остается темной, без зеленых ростков.

По крайней мере, так было вчера. Кто-то кладет холодный компресс мне на лоб, и холод приятен: я горю, хотя меня и трясет. Постепенно напряжение уходит, но нужно что-то придумать с сегодняшним беспощадным солнцем: я щурюсь даже с закрытыми глазами, отчего головная боль еще усиливается.

– Рана затянулась, – говорит кто-то, – но похоже, яд еще не полностью выведен из организма…

– Не понимаю, – раздается другой голос, – почему вы не можете ее вылечить?

– Соня, – удается мне выговорить, – Сара…

– Да? – одновременно отвечают близняшки. Их быстрые приближающиеся шаги отдаются барабанной дробью в моей несчастной голове.

Слабо показываю на окна.

– Нельзя ли что-нибудь сделать с солнцем? Очень ярко.

Мне помогают сесть, и головокружение начинает проходить. С усилием открываю глаза, и вовремя – кто-то подает мне чашку воды.

– Выпей, – говорит Соня, – у тебя сильное обезвоживание.

Быстро глотаю воду, удивляясь своей жажде. Мне дают еще чашку – выпиваю и ее. Я выпила пять чашек воды, прежде чем смогла держать голову прямо.

Оглядываюсь широко открытыми глазами. Голова трещит, но другие симптомы начали ослабевать. Первым я заметила Уорнера.

Он стоит в углу палаты – покрасневшие глаза, помятый костюм – и смотрит на меня с неприкрытым страхом. Я удивилась: это непохоже на Уорнера, он никогда не проявляет эмоций на людях.

Мне хотелось что-то сказать, но я сочла момент неподходящим. Соня и Сара внимательно смотрят на меня – две пары ярких карих глаз, смуглая кожа, – но и они кажутся мне сегодня иными. Может, я впервые вижу их так близко при солнечном свете? От яркого солнца их зрачки уменьшились до размера булавочной головки, и от этого глаза девушек кажутся другими – большими и незнакомыми.

– Как сегодня светло, – вырывается у меня. – Разве солнце всегда такое яркое?

Соня и Сара оборачиваются к окнам, снова бросают взгляд на меня и, хмурясь, смотрят друг на друга.

– Как ты себя чувствуешь? – спрашивают они. – Голова болит, кружится?

– Голова просто убивает, – пытаюсь я рассмеяться. – Что было в этих пулях? – Двумя пальцами сжимаю переносицу. – Вы не знаете, когда пройдет головная боль?

– Честно говоря, мы не знаем, что происходит, – тихо признается Сара.

– Входное отверстие от пули затянулось, – добавляет Соня, – но яд, видимо, продолжает воздействовать на мозг. Мы не можем сказать, насколько пострадали нервные клетки, прежде чем тебя принесли сюда, и обратимы ли повреждения.

Я с тревогой поднимаю взгляд. По спине бегут мурашки.

– Необратимые повреждения мозга? – повторяю я. – У меня? Такое возможно?

Девочки кивают.

– Мы понаблюдаем тебя пару недель. Галлюцинации, которые ты сейчас испытываешь, со временем могут пройти бесследно.

– Что? – я оглядываю палату, смотрю на Уорнера, который по-прежнему молчит. – Какие галлюцинации, у меня просто голова болит! – Щурясь, отворачиваюсь от окна. – Ай, черт… Простите. Давно у нас таких дней не было, – смеюсь я. – Я уже привыкла к серенькому небу… – Я прикрываю глаза ладонью. – Придется повесить жалюзи, напомните мне сказать об этом Кенджи…

Уорнер даже не побледнел, а посерел и словно замер в своей коже.

Соня и Сара озабоченно переглядываются.

– Что? – нервно спрашиваю я. Под ложечкой сосет при виде этой пантомимы. – Что случилось, почему вы мне не говорите?

– Сегодня нет солнца, – тихо отвечает Соня. – Снова идет снег.

– Сумрачно и облачно, как обычно, – добавляет Сара.

– Что?! Как это? – я смеюсь и одновременно хмурюсь. Я же чувствую на щеках солнечное тепло и вижу, как на ярком свете у девочек сужаются зрачки, а когда Соня и Сара переходят в тень, снова расширяются. – Вы шутите? Солнце такое яркое, что сил нет смотреть!

Соня и Сара качают головами. Уорнер отворачивается к стене, сцепив руки за затылком. У меня начинает учащенно биться сердце.

– Так мне что, мерещится? – тихо спрашиваю я.

Девочки кивают.

– Почему? – недоумеваю я, стараясь сдержать страх. – Что со мной происходит?

– Мы не знаем, – отвечает Соня, разглядывая свои руки. – Но надеемся, что это временный эффект.

Я начинаю ровно дышать, стараясь не терять хладнокровия.

– О’кей. Ладно. Но мне нужно идти. Я пойду, ладно? У меня тысяча дел…

– Лучше останься еще ненадолго, – говорит Сара. – Мы понаблюдаем за тобой еще несколько часов.

Качаю головой:

– Мне нужно подышать воздухом. Схожу погуляю…

– Нет!

Это первое, что произносит Уорнер, и слово вылетает из него почти криком. Он приподнимает руки в безмолвной мольбе.

– Нет, любимая, – как-то странно заговорил он. – Нельзя выходить из здания. Пока нельзя. Пожалуйста!

Выражение его лица надрывает сердце. Я чувствую, как выравнивается мой пульс.

– Прости, – говорю. – Простите, я всех вас напугала. Это была форменная глупость с моей стороны. Сама виновата. Но я всего на секунду забыла об осторожности… – я вздыхаю. – Должно быть, за мной следили, выбирая удобный момент… Обещаю, больше такого не повторится.