Степан Кирнос - День гнева

Губы Аурона сомкнулись и больше не шевелились. Взгляд серебристых глаз остался таким же светоносным и наполненным внутренней силы, смотря в небо с таким же стремлением к победе и искуплению души, продолжая внушать уверенность и рвение. Могучий боец, прошедший сквозь сотни битв и окунувшийся в Инферно отдал Богу душу, став славным и величественным воспоминанием об уходящей эпохе новых тёмных веков. Лорды кризиса и неофеодалы, нескончаемые битвы и тотальная нищета сквозь которые пробивается слабый луч надежды. Пейзажи разрухи, спорящие с великолепием аристократического лоска, погрязшие в грехах священнослужители и праведные палачи, смиренный шёпот молитв и безумные обряды, властные тираны и разнузданно-либеральные властители, коварные игры политиканов и плач обычных людей, благородные монархи и развращённые парламенты, а посреди всего этого безумия жаркий, но маленький костёр любви, обогревающий тех немногих, кто к нему прильнул — вот чем запомнится всем эпоха уходящих новых тёмных веков. А вместе с ней ушёл и Аурон, как символ безумного наёмника и благородного рыцаря, воплотившего в себе все черты умирающей эпохи.

А Маритон? Мужчина, пройдясь по Дворцу, стал символом бунтаря, который ради справедливости и её торжества готов отказаться от самого дорогого. В этой борьбе он стал олицетворением несгибаемой воли и совести, которая готова противопоставить себя системе. Они во Дворце «Неоспоримой Воли» доказали что с их волей невозможно спорить, став легендами страшного суда для Информократии.

Утро следующего дня. Рядом с Флоренцией

Небо снова затянулось монохромно-серым монолитом из безликих облаков, что опять не пропускают яркость солнца, одаривая эту часть света невзрачными пейзажами городской разрухи. Но этот плотный небесный покров не явление промышленности Информократии, которая стремилась к мрачности обстановки, а скорее скорбь небес по пролитой крови и количеству павших воинов. Лёгкий ветерок гуляет сред руин разрушенной столицы, обдувая выжженные небоскрёбы и разрушенные практически до самого основания дома поменьше. И вот-вот прольётся небесная слеза на остывшую от ночного хлада израненную землю.

Улицы во Флоренции покрылись оврагами и ямами от тяжёлого и длительного артиллерийского и ракетного обстрела, что застлали тяжёлым покровом инфернального огня весь город, кидая его в бездну разрушения. Нет теперь изумительных прикрас и ворожащих душу городских просторов. Стекло-плитка, из-под которой излучался божественный синий свет, обратилась в стекольную пыль, стены и каркасы зданий практически ничем — грудой мусора под ногами, оставляя от величественных небоскрёбов только жалкие остова. Дворец «Неоспоримой Воли» после эвакуации выживших солдат, сгинул в адском вихре ракетно-артиллерийского залпа, сделавшем из него полыхающую груду камня и металлолома. Целой осталось только Старая Флоренция, если сохранившимся можно назвать разрушенные от старости эпохальные дома, разбитые улочки и истерзанных нищетой людей.

Для большинства людей битва за Флоренцию окончилась ночью, когда противник стал массово складывать оружие и сдаваться. Сил Рейха оставалось в пять раз меньше, когда подошло подкрепление с остальной страны, но лишившись всей интеллектуальной верхушки, которая пропала в огне войны, потеряв самих Апостолов и центр управления, утратив веру в идеи Информократии и Макшину обессиленная и лишённая смысла жизни, армия врага сдалась на милость победителю. Подразделения Империи готовили массовое отступление, побег от дальнейшей битвы, но получили известия о прекращения боевых действий. Идея Апостола Аурэляна завязать всё управление на себе, чтобы держать под контролем все информационные потоки и узлы, дабы иметь безграничную власть сыграла с ним плохую шутку, уничтожив его детище в момент потери народом смысла дальнейшей службы на благо Информократии.

Пожарище от минувших битв видно далеко, но совершенно не понятны последствия победы Рейха, ознаменованные столбами дыма, вздымающихся к верху, устремившись в далёкое поднебесье. Идейный исполин, страх и ужас всех государств бывшей Италии, научно-технический центр мира тёмных веков исчез с лика земли, а его место стремятся занять иные силы. И, наверное, только Маритона заботит вопрос, что будет дальше с этим миром, хотя все остальные вопросы столь малозначительны для парня, что он и не задумывается о них.

Позади мужчины единственная в округе палатка, устроенная прямо за деревянным блиндажом. Это всё, что осталось от пехотного имперского полка, Армии, расположившейся тут для поддержки всеобщего наступления. Теперь только блиндаж на возвышении, с парочкой траншей, на фоне умирающего постапокалиптического леса, откуда и были взяты материалы на постройку незатейливого укрепления.

Лик Маритона уставлен на образы города, из которого его, обессилившего и практически лишённого воли, к жизни вывезли на вертолёте вместе с телом Первоначального Крестоносца. Парня, как только довезли до пункта сбора оставшихся частей от полка «Коготь Орла», поставили на ноги новой дозой стимуляторов и дали отоспаться, после тяжёлой битвы. А утром в девять часов дали время собраться и покинуть расположение части, направив в Военной Комитет со справкой о прекращении военной службы по основанию потери необходимости в солдате и с выпиской о присвоении медалей «За Храбрость», «За защиту идеалов Рейха» и с вручением «Белого Креста», награды, о которой большинство только может тщетно надеяться, ибо она даётся за исключительные заслуги перед Рейхом.

Но Маритон не пошёл за наградами, и отмечаться в Военный Комитет. Отношение к нему, как к инструменту, который попользовали и выкинули, не гложет парня, ибо его заботят вопросы куда более важные.

Лёгкую одежду на нём заставляет трепетаться порывистый ветер, что только набирает обороты. Тонкая чёрная ветровка, с гербом Рейха на спине чуть прикрывает штаны, уходящее под высокие берцы — вот та нехитрая одежда, которую ему выдали, чтобы он не шарахался в истерзанной броне, да ещё и обезболивающих вкололи вдогонку, чтобы от не особо мучился от вчерашних ранений.

Внезапно по правому глазу что-то ударилось и исказило картинку, поступающую в глаз. В мозге отразилось весьма удивительное изображение, словно капля воды упала на кинокамеру, и передалось в фильме размытым изображением. Левой рукой он убрал с объятого электронным огнём глаза каплю воды и смог увидеть, что его металлические пальцы, схожие с ладонью скелета, покрываются влагой.

«Похоже начался дождь» — подумал Маритон и обратил лицо к небесной тверди, ощутив как его истерзанное боями лицо, покрывшееся новыми царапинами и ссадинами дрожит под каждым прикосновением холодного дождя. Как же давно он не ощущал на себе касания свежести, холодного северного ветра и ледяного дождя, которые призывают к жизни одним своим явлением.