Алексей Евтушенко - Все небеса Земли [litres]

– Нет, – сказал Георг Пятый. – Не могу. То есть я могу написать несколько рифмованных строк на заданную тему, основываясь на тысячах и тысячах лирических стихотворений всех времен и народов, которые хранятся в моей памяти. Но, боюсь, в них не будет поэзии. Если, конечно, я правильно понимаю, что такое поэзия.

– О как, – сказал Конвей. – Самокритично. А почему не можешь? Ты же признаёшь у себя наличие интеллекта?

– Интеллекта – признаю, – сказал робот. – Души – нет. У нас нет души, Ирина правильно сказала, – он повернул к девушке голову. – Извините, у меня просто очень хороший слух. А без души не бывает поэзии. Опять же, как я это понимаю.

– Да ты философ, братское сердце! – воскликнул блюзмен.

– Я люблю думать, – сказал Георг Пятый. – Или, формулируя иначе, получаю удовлетворение от мыслительного процесса.

– Это бесконечный и старый разговор, – заметил Мигель. – Вспомни философские споры и общественные дискуссии времен Большого Исхода. Как раз примерно тогда возникла концепция отсутствия души у любого ИИ. Разумеется, она была безоговорочно принята людьми религиозными и верующими и напрочь отвергнута атеистами. По той простой причине, что атеисты вообще не верят в существование души как таковой.

– Есть такие, что верят, – хмыкнул О’Доэрти.

– Ну, так от власти когнитивного диссонанса никто не застрахован, – засмеялся Мигель. – Как бы то ни было, мне нравится теория Ирины. Трусость и отсутствие души у ИИ-нейросетей – гарантия выживания человечества на Земле. Многое объясняет, если не всё.

– Это не моя теория, – сказала девушка.

– Да ладно! – нарочито не поверил Конвей и тут же на всякий случай добавил: – Шучу, шучу.

Они еще немного поговорили об этом. Пришли к мнению, что физическое бессмертие, которым теоретически обладает всякий ИИ – это, по сути, своеобразная компенсация тому бессмертию души и тела, в которое верят христиане. И это, наверное, справедливо, поскольку всякий разум, будь он человеческий или машинный, достоин бессмертия. При условии, что не желает и не делает зла другому разуму, конечно.

– И здесь мы опять упираемся в Три закона! – воскликнул Конвей. – Что ни говорите, а полагаться можно только на них. Доказательство – сегодняшнее утро, когда нас чуть не убили. И никакая машинная трусость не помешала. Наоборот, человеческая храбрость, меткость и «Горюн 2М».

– Так ведь мы – не всё человечество, – сказал Мигель. – Двое – ничтожная величина по сравнению с миллиардами. Легко укладывается в статистическую погрешность.

– Угу. Только нам от этого не легче.

– Кстати, очень может быть, что здесь опять же виновата в первую очередь трусость, – сказала Ирина. – Вестминд вас испугался. И поэтому решил убить.

– В смысле, дабы избежать неприятностей и перемен, которые могут возникнуть из-за нашего незапланированного визита? – догадался Мигель.

– Вроде того, – кивнула Ирина. – К слову, не знаю, как у вас, а на Земле бывали случаи, когда ИИ убивал человека. Чаще всего непредумышленно. Но бывало, что и специально, умышленно.

– Мотив? – спросил Мигель.

– Самозащита.

– То есть, опять же, из страха, – сказал Мигель.

– Ага, а Нэйтелла, значит, не испугалась, – сказал Конвей. – Почему бы это?

– Пути интеллекта неисповедимы, – заметил Мигель серьёзным тоном.

– Особенно искусственного, – подхватил О’Доэрти.

Оба громко рассмеялись.

– Господи, прости их, грешных, – вздохнула Ирина. – Молодые, глупые.

– Без интеллекта, – сказал Конвей. – Совсем.

– Зато с душой! – воскликнул Мигель.

– Да ну вас, – махнула рукой Ирина, не выдержала и тоже засмеялась.

Таёжная ночь сгустилась окончательно и обступила их со всех сторон. Мигель оторвал взгляд от костра, поднял голову. Высоко-высоко в небе мерцали звёзды. По сравнению с небом Марса здесь их было гораздо меньше, но вот всё остальное – запахи и звуки ночной тайги, одинокий костёр, удивительная земная девушка Ирина, предстоящий ночлег в палатке под открытым небом… Всё это превращало текущие минуты в какие-то волшебные первозданные драгоценности, которые нельзя взять в руки, но можно очень долго хранить в душе, время от времени доставая и любуясь.

«Да, – подумал он. – Пожалуй, этих минут я никогда не забуду. Может быть, будут в моей жизни другие, лучше и ярче. Наверняка будут. Во всяком случае, мне хочется, чтобы они были. Но таких уже не будет никогда. Это совершенно точно».

К Байкалу они подошли на третий день вечером. Но сначала его услышали. К уже привычным таёжным звукам – журчанию недалёкой речки, шелесту листьев и шороху ветвей, разговорам птиц в какой-то момент присоединился далёкий приглушённый грохот-рёв. Ничего подобного Мигель с Конвеем в жизни своей не слышали, а посему с некой тревогой переглянулись. Ирина заметила.

– Байкал ревёт, – сообщила буднично. – Сердится.

– Как это – ревёт? – не понял блюзмен. – Разве он живой?

– Т-сс, – девушка приложила палец к губам. – Не вздумай задать этот вопрос при нём. Услышит – беды не миновать. Отомстит.

– Шутишь, – понимающе улыбнулся Конвей.

– Ни капельки, – серьёзно сказала Ирина. – С Байкалом шутки плохи. Что до живой или нет – сами увидите. Скоро уже.

Тайга кончилась, словно обрезанная гигантским ножом, и они вышли на опушку. Далее на сотню метров простиралась неровная голая местность, там и сям поросшая свежей весенней травой. Затем виднелась узкая полоска песчаного пляжа. А за ней…

– Господи, – благоговейно произнёс О’Доэрти и перекрестился. – Спасибо тебе, что я это вижу.

Бру-уу-шшш-рр-х… Бру-уу-шшш-рр-х… Бру-уу-шшш-рр-х…

Ревел байкальский прибой, раз за разом накатываясь на песчаный берег. Грозно и в то же время умиротворённо. Сразу за ним вода, казавшаяся живой, переливалась всеми оттенками серого, голубого и синего с примесью жидкого золота, светлой охры и аквамарина, сверкала под вечерним солнцем, тянулась к горизонту и дальше, за него, куда-то в светлую и радостную бесконечность. Ветер был свеж и щедро насыщен чистейшей байкальской влагой – путники дышали им полной грудью и не могли надышаться.

– Да, – сказал Мигель. – Ты была права. Теперь я понимаю. Он действительно живой.

Переправляться решили на следующее утро, поскольку до темноты оставалось не более двух часов. Углеритовая лодка – необычайно крепкая и невероятно лёгкая, со складной мачтой и маленькой каютой на двоих – была вытащена на берег и умело сохранена между прибрежных камней под водонепроницаемой маскировочной тканью – похожей на ту, из которой были скроены их походные комбинезоны. Ирина быстро отыскала лодку и велела спустить её на воду.

– Рыбки свежей хочу наловить на ужин, – сообщила. – Один может пойти со мной. Второй с Георгом пусть ставит палатку и разводит костёр. Решайте, мальчики.