Анна Калинкина - Метро 2033: Они не те, кем кажутся [сборник litres]

Они ведь давно думали, что в метро люди живут, потому что добытчики натыкались иногда на мертвяков в защитных костюмах. Если костюмы хорошие были, снимали и брали себе. Да только добытчиков уже, считай, не осталось – поумирали почти все от слабости, да радиация их убила, так старухи говорили. А костюмы остались. Наденька, бедная, даже иногда тихонько говорила – может, Хозяин и сам из метро к ним пришел? На нее, правда, шикали, но кто знает?

– Разве некому вас кормить, бессовестные? – спросила Алена. – Вон у хромой Маришки и горбатого Веньки сын подрос, Никитка. Пусть сам намордник резиновый надевает и топает за едой. Я и так для вас постаралась, Зверя расколдовала, теперь никто девчонок не будет утаскивать.

– Это еще посмотреть надо, что теперь будет. Зверь-то, может, нас защищал. А теперь и защитить некому, и Хозяин из-за тебя пропал, весь порядок нарушился. И сама ты какая-то нехорошая стала – смеешься все время. Страшно нам с тобой. Вдруг и правда звереныша родишь?

– А как же твари, которые наверху? – спросила Алена.

– Ничего, – сказали ей, – тот Зверь тебя не съел, и другие, значит, не тронут. Все равно мы тебя уже оплакали, привыкли, что тебя нет.

И Алена пошла.

На станции Автозаводская иногда вспоминали девчонку, чудом добравшуюся к ним по поверхности и постучавшую в герму. Ее впустили, хотя сначала и не хотели – мало ли кто такая? Может, она уже и не человек вовсе – иначе откуда бы ей взяться среди развалин? В историю, рассказанную ею, и верили, и не верили. Но кто-то вспомнил, что действительно не так далеко от станции находится полуразрушенный монастырь. Судя по бессвязному рассказу пришедшей, там, в подвале, уже лет двадцать обитала небольшая община. Девчонка, назвавшаяся Аленой, толковала что-то про голод в монастыре. Да только в неудачное время попала она на станцию – войска Красной Линии блокировали Автозаводскую за помощь троцкистам, а комендант, товарищ Русаков, был в отсутствии. Уже и на станции с едой было напряженно, и не было возможности заниматься чужими проблемами. Но гнать несчастную обратно не стали, да она и сама не рвалась к своим. Некоторые жители станции глядели на нее косо, но свою миску похлебки она отрабатывала – старалась быть полезной, наводила чистоту, драила полы. Иногда, правда, заговаривалась, бормотала про какого-то зверя. Но это никого не удивляло – на поверхности к тому времени развелось полно диковинных зверей, один страшнее другого. Вспоминавшие потом эту историю сходились на том, что девчонке повезло дважды. Сначала – когда она добралась до Автозаводской живой. А потом – когда, не дождавшись настоящего голода, она умерла, пытаясь родить недоношенного мертвого ребенка.

Голод – наидревнейшее чувство любого биологического организма. Неважно, будь то примитивное растение, алчущее дождя, углекислого газа, солнечного света или высшая ступень эволюции – человек, жаждущий мяса, зрелищ, удовлетворения похоти. Из-за голода начинались многие войны и заключались невыгодные мирные договоры. Это старое, как сама жизнь, чувство будет существовать до тех пор, пока у него есть хотя бы один носитель.

– Мама, мама, я очень хочу кушать, когда мы уже похрумкаем хоть что-то, а? Хрум, хрум… – теребила женщину за рукав маленькая девчонка с черными волосами и наивными, широко раскрытыми глазами. Живот у нее бурлил, словно лава в жерле проснувшегося вулкана, а еще этот запах… Грибная похлебка со свежими овощами – да что там похлебка, из столовой тянуло сочным запеченным на углях беконом. Катя громко проглотила слюну, выделившуюся от многообразия ароматов.

– Хрум, хрум? – вопросительно посмотрела миловидная молоденькая мама, пытаясь отвлечь ребенка от неугомонных мыслей. – Как хомячки? – Она поднесла к подбородку два кулачка и изобразила мохнатое животное. Улыбнулась.

– Да, да, – рассмеялась дочка, однако веселье прервалось новым утробным урчанием.

Мама глубоко вздохнула, затем стала рыться в поясной сумочке.

«Последние два патрона… – Грусть прорисовалась на ее осунувшемся лице. – Надо срочно раздобыть валюту, но как?»

Женщина огляделась.

Площадь Ильича – столица одноименной конфедерации постъядерного Московского метрополитена – кишела вооруженной охраной, тщательно патрулировавшей территорию. Это значило лишь одно: провернуть какое-либо незаконное дело, например, кражу, становилось просто невозможным. Даже для такой юркой особы, как Лана. Плюс ребенок явно попадет под удар.

– Угораздило ж так… Ладно, котенок, на тарелку супа нам должно хватить, но вот потом…

– А… – начала неуверенно девочка. – Может, продать твое оружие… И…

Сказал бы Лане это кто другой, мигом бы передумал – если бы успел, конечно.

– Нет, солнышко. – Мама склонилась напротив и ткнула указательным пальцем в курносый нос дочки. – Благодаря нему мы заработаем намного больше, да и нельзя разбрасываться оружием, будь это хоть ржавый гвоздь! Патронов не просит, да и кушать тоже.

– Мой живот просит… – буркнула малышка.

– Эх… Ну пойдем, хоть ты пожуешь немножко, – подбодрила женщина своего ребенка, затем подумала: «Мне бы твой голод, котенок… А то я уже арматуру готова кусать…»

В забегаловке было на удивление безлюдно, только за дальним столиком сидели трое мужиков, травящих разные байки. По их суровому виду можно было легко догадаться, что это сталкеры.

– Да я тебе кричу, нечисть невиданная в юго-восточном метро зарождается, – доказывал один.

– Ой, брось ты, тут каждый второй – нечисть и каждый первый – аномалия, – отмахивался другой.

– Ага, – кивнул первый. – Вот только у каждого мутанта и аномалии более или менее своя территория, свой ареал, так сказать. А тут… И в спокойных перегонах, и даже порой на станциях…

– Три патрона, – грозно сказал бородатый бармен.

– Что?! – недоуменно переспросила Лана.

– Тарелка супа – три патрона, – безразлично повторил тот.

– Но во всей конфедерации два!

– На всей два, а в столице три.

– Ма-ам… Значит, мы сегодня не поедим? – Ребенок начинал негромко хныкать, то ли случайно, то ли специально вызывая к себе жалость в надежде смягчить суровый характер продавца.

Женщина едва сдержалась, дабы не вгрызться зубами в эту заросшую бородой морду. Глубоко вздохнула, сделала милое личико и нежным голосом проговорила:

– А может, за красивые глаза скидку, не… ну пожа-а-алуйста?

Глаза и впрямь были прекрасны: ярко-карие, с необычным бордовым оттенком. Пленительно-выразительные на чистом белоснежном лице, они легко могли растопить сердце любого мужчины.

– Ладно… – еле выдавил из себя бармен. – Налью меньше обычного. Гони свинец.