Дэвид Эннендэйл - Грешные и проклятые

Если кто-то из солдат поблизости заметил это, они ничего не сказали. Они делали вид, что игнорируют меня, как это часто бывало. Пока кто-то не совершит какой-либо дисциплинарный проступок. Тогда взгляды всех устремлялись на меня. Не знаю, было это из-за страха или ненависти ко мне. В обоих случаях это меня устраивало. Чем меньше приходится иметь с ними дело, тем лучше.

Мы стояли в тишине – целый ряд внимательных взглядов. Было трудно дышать, но я не стал надевать респиратор. Если солдаты увидят, как я его надеваю, это будет воспринято как признак слабости, даже еще хуже, чем если бы они просто увидели меня в нем. Глаза слезились от ядовитого пара, клубившегося между щитами, грязь под стрелковыми ступенями шевелилась и вздрагивала.

Я знал, что мы все думали об одном – что если противник подходит ближе? Использует моменты затишья, чтобы продвинуть свои позиции вперед? Как я уже говорил, я не стратег, но мне кажется, что умный противник использовал бы каждое преимущество. Наши позиции были неподвижны, за исключением тех участков, где грязевой суп деформировал их. Может быть, противник испытывал такие же трудности? Может быть, все, что он мог делать – как и мы, пытаться сохранить свои позиции от полного поглощения грязью?

- Думаете, они там? – прошептала одна из солдат, нарушив тишину. Я взглянул на нее. Она была как остальные – в респираторе, и вся в грязи, от нее пахло потом и гарью. Только по голосу можно было понять, что она женщина. Она едва заметно тряслась. С ними это бывало иногда – побочный эффект постоянного шума и движения, по крайней мере, так говорили санитары. Я же подозревал, что это от страха и волнения. В основном потому, что они переставали трястись, когда я смотрел на них, а те, кто не переставал, вскоре вообще переставали двигаться.

Я не ответил ей. Вряд ли этот вопрос был обращен к кому-то. Они говорили скорее чтобы услышать себя, чем для поддержания беседы. Еще один признак их недостатка дисциплины. Молчание есть щит души. А пустые слова могут навлечь проклятие. Я часто пытался внушить им эту простую мудрость, но мужчины и женщины в этом полку плохо усваивали даже такие простые уроки. Поэтому часто требовались более суровые меры.

Я всмотрелся в пустоши ничейной земли. Было почти невозможно разглядеть что-то за ядовитыми испарениями, поднимавшимися от грязевого супа, и закрывавшими врага от нас, а нас от него. Дым, пар и туман смешивались в непроницаемую завесу цвета желчи. В ее волнах я мог разглядеть едва заметные контуры земляных укреплений и нечто вроде артиллерийского орудия. Знакомого и в то же время совершенно чуждого.

- Я никогда их не видела. Я поняла это сегодня.

Она все еще говорила. Я никогда не понимал, почему они чувствуют потребность говорить в такие моменты, особенно со мной. Но потом я подумал, что здесь во мраке мы все выглядим похоже. Возможно, она просто не знала, к кому обращается.

- Они ксеносы? Люди? Они мятежники, или захватчики, или что-то еще? – она посмотрела на меня. – Почему мы здесь? Почему они стреляют в нас?

В ее голосе звучало что-то умоляющее, и я сдержал вспышку гнева.

Такие вопросы неизбежны в любом военном конфликте более-менее значительного масштаба. Но они не имеют значения. Империум ведет войну против всей падшей галактики, и имя нашим врагам – легион. Какая разница, кто они? Важно то, что они на другой стороне.

- Потому что они наши враги, - сказал я.

- Но почему?

Одного этого вопроса, в общем, было уже достаточно, чтобы наказать ее. Но когда я уже собирался сделать ей выговор, то вдруг остановился. В голову мне пришла мысль, которая мне сильно не понравилась. Я подумал, что заставило ее задать такой вопрос – особенно мне.

В первый раз я обернулся и посмотрел на нее. Я точно не знаю, что я искал. Это был какой-то инстинкт, наверное. Что-то было не так, и в моем разуме словно взвыл сигнал тревоги. Я посмотрел на нее и увидел пару синих глаз, смотревших на меня из-за смятого респиратора.

Как и раньше, когда я видел эти глаза, я замер. Признаю, это была моя ошибка. Я не помню, о чем тогда думал. Возможно, вспоминал других и то отвращение, которое испытывал, когда видел эти глаза. Как глаза свиней – только у свиней не было глаз. Так о чем я думал? Я и сейчас не знаю.

Тем не менее, я выхватил пистолет раньше, чем осознал это. Мой палец сам нажал спуск, и синее стало красным. Она молча свалилась в грязь. Остальные в страхе отшатнулись от меня, их голоса были похожи на писк испуганных крыс. Они не видели того, что видел я. Или даже если видели, то не понимали. Да и как они могли понять? Идиоты. Трусы и глупцы. Вот поэтому им был нужен я. Как нужен был я и тогда, когда спас их в траншее. Без меня полк бы пропал. Я это говорю не из высокомерия. Это лишь констатация факта.

Я сорвал с нее респиратор, но лица у нее не было – мой выстрел превратил его в неузнаваемую массу обугленных костей. Я отвернулся, держа респиратор в руке. Другие солдаты не смотрели на меня, и я был рад этому. Я не хотел видеть эти синие глаза, смотревшие на меня из-за другого респиратора – или, может быть, из-за всех их сразу. При этой мысли я содрогнулся от отвращения.

Я взглянул на мертвое тело, и увидел, что грязевой суп уже поглощает его. Поле боя было алчным. И когда пушки начали стрелять снова, я знал, что ему сегодня достанется много еды, как и во все предшествующие дни. Подняв взгляд, я увидел, как небо снова охватил огонь, и ощутил, как моя неуверенность сгорает в нем.

Происходило что-то странное. Я чуял это по запаху в воздухе, смешанному с дымом и зловонием смерти. Полковник был чем-то встревожен. И, похоже, у него были на то основания, хотя причины этого пока были неясны. И поняв это, я возликовал. Ведь это как будто сам Бог-Император говорил со мной. Я еще не мог слышать Его голос достаточно ясно. Пока не мог. Но я услышу Его.

И сделаю то, что Он повелит.

После этого полковник вызвал меня. Словно я был лишь еще одной шестеренкой в военной машине. Конечно, я понимаю. Две публичных казни, одна почти сразу после другой. Да, тут требовалось подтверждение со стороны старших офицеров. Когда-то это было не нужно. Но те времена прошли, и обстоятельства изменились, хотя и не к лучшему.

Это было не просто ради блага полка, но и сигнал мне. Напоминание о том, что если я превысил свои полномочия, меня заменят новым комиссаром. Таков порядок. Если я превысил полномочия. Если я был неисправной шестеренкой. Но это было не так. Я исполнял свой долг. Как всегда. И не моя вина, что они не могли понять этого.

Я уже потерял счет, сколько раз полковник вызывал меня, чтобы сделать выговор в присутствии своих подчиненных. Я энергично исполнял свой долг, и это требовало, чтобы и полковник был энергичен в исполнении своего долга. Или, по крайней мере, выглядел таковым. Думаю, что он был благодарен за такую возможность. Леность не менее опасный порок, чем распущенность или ересь.