Петр Никонов - Ночи Кадира

— Какая, ваша милость?

— Человек из Империи, ищущий имперских же рабов. К тому же, совершенно не говорящий на языке Галирата. Это наверняка привлечет внимание и вызовет вопросы. Люди начнут думать, что я преследую этих торговцев. Вполне справедливо, так это и есть. Но прямо как-то глупо вот так, в открытую, идти напролом. Если в караван-сараях есть сообщники наших похитителей, а они наверняка там есть, мы наделаем шума и всех спугнем. Ну, и даже если прямых сообщников мы не всполошим, то вряд ли владельцы сараев будут рады, что их постоянных клиентов преследуют какие-то имперцы.

— Так что же делать, ваша милость?

— У меня есть идея. Мы с тобой поменяемся местами.

— В каком смысле?

— Купим тебе богатую одежду, а мне что-нибудь попроще. Я буду играть роль твоего слуги. Точнее даже — твоего раба. Ты будешь представляться богатым ракимом с юга, откуда-нибудь из Альбаршата или даже Найрина. Может, даже и не простым ракимом, а сразу ширфом, так солиднее. Кто их всех знает, этих баронов-ширфов дальних окраин, их там сотни, я слышал. Ты будешь говорить, что какое-то время назад в Литоне по случаю купил меня у проходящего мимо торговца. И так тебе понравилась моя сила и выносливость, что ты хочешь прикупить еще десяток северных рабов, прежде чем вернешься к себе на юг. А потому ты ищешь здесь торговцев с такими рабами, которые, по слухам, здесь время от времени встречаются.

— Идея хорошая, ваша милость, хотя я и не знаю, каково это — быть благородным.

— Ну, я тоже не благородный в полном смысле. Я крестьянином родился, а титул совсем недавно получил. Тебе ничего делать не надо, просто веди себя так, как ты вел у себя в Олиме, когда еще не поступил ко мне на службу. Южный акцент сможешь изобразить?

— Попробую, ваша милость. Не уверен, что точно, но постараюсь.

— Ну, и отлично, так и сделаем.

— А что будет, ваша милость, ежели мы встретим кого-то из сообщников этих торговцев? Они-то точно знают, что рабы из Империи не продаются, а значит, вся наша история — выдумка.

— Ну, это будет проблемой. Но если нас не убьют сразу, то мы, по крайней мере, будем знать этих сообщников в лицо. А значит, сможем или захватить их и выпытать, куда отводят похищенных людей, или просто проследить за ними.

— Хорошо, ваша милость. Только рабам мечей не полагается, поэтому придется вам быть безоружным… Только если пару кинжалов под одежду спрятать.

— Ну, что делать, Витан. Зато от меня никто не будет ожидать нападения. А если у тебя возникнут проблемы с расспросами, я всегда смогу неожиданно вступить в бой. Нужно только мой меч держать поблизости, но незаметно.

— Хорошо, ваша милость.

— Ну, и отлично. Так и сделаем. Сейчас пойдем на рынок, купим одежду тебе и мне, а потом вернемся сюда и отдохнем. Надо хорошенько выспаться перед новым путешествием.

— Хорошо, ваша милость.

— Нет, теперь это ты у нас «ваша милость», Витан. Привыкайте, ваша милость.

Наутро они отправились на поиски. Дело шло небыстро. Сначала они почти час ждали своей очереди на паром, чтобы переправиться на восточный берег — река была здесь слишком широкой для строительства простого моста, а дорога слишком мало используемой для того, чтобы строить что-то серьезное. Большие пути, идущие на восток от Литона и Кадира, заканчивались как раз в Игнисе, а восточная часть салтамата, хоть и была довольно плотно заселена, по словам хозяина чайханы, в которой они ночевали, но создавала довольно небольшой товарооборот.

Этот небольшой поток товаров был, впрочем, достаточным для того, чтобы создать долгую и шумную очередь в ожидании парома. Гленард попросил Витана расспросить паромщиков об объекте их поисков, но те лишь отмахнулись от вопросов, занятые своими делами.

Дальнейшее продвижение на восток тоже никак нельзя было назвать стремительным. Невозможно было просто зайти в чайхану, караван-сарай или в придорожную лавку и задать свои вопросы. В Кадире так дела не делались. Любой вопрос требовал предварительной подготовки, включающей в себя, как минимум, беседу о погоде, ценах, состоянии дел в салтамате и о десятках других мелочей. Потом задавался, собственно, вопрос — с неизменным результатом: собеседник выражал абсолютно искреннее и чрезвычайно энергичное желание помочь, однако нужной информацией совершенно не обладал, от чего, опять же, абсолютно искренне и чрезвычайно энергично сокрушался. Сокрушение это, порой, весьма эмоциональное, занимало опять же немало времени. И после этого не могли же Витан с Гленардом просто взять и уехать. Приличия требовали, как минимум, поговорить еще полчаса на всякие отвлеченные темы и, в идеале, выпить пару пиал зеленого сладкого чая. И только после этого они снова отправлялись в путь, чтобы повторить ритуал через пару километров в новом месте.

В итоге, солнце за их спинами уже намеревалось отправиться в закатный отдых от дневных забот, а поговорить им удалось всего лишь с тремя чайханщиками, четырьмя лавочниками и двумя караван-сарайщиками. Витан, поначалу радовавшийся этим беседам, уже не скрывал разочарованных вздохов, а на чай, казалось, больше не мог смотреть. И самое плохое в этом было то, что они не узнали почти ничего нового. Никто ничего не видел и не знал.

Лишь один раз кузнец вспомнил, что подковывал лошадь какого-то работорговца, сопровождавшего группу из сорока рабов со светлой кожей, обгорающей на жарком южном солнце. Группа двигалась по этой дороге куда-то на восток, но куда и откуда, и были ли это вообще те люди, которых искал Гленард, было непонятно. По крайней мере, можно было предположить, что они двигаются по правильной дороге.

Еще одним условно позитивным результатом было то, что один из чайханщиков рассказал о небольшом караван-сарае немного в стороне от дороги, где, по его словам, частенько останавливались богатые купцы, в том числе работорговцы. Место было не из дешевых, но торговля рабами, в силу кадирской специфики, была нынче делом прибыльным. Туда Гленард и предложил заехать перед ночлегом, а может быть, если понравится, и заночевать там.

Небольшое двухэтажное глинобитное здание, аккуратно окрашенное в белый цвет, с трех сторон окружало небольшой дворик. С четвертой стороны двор закрывался стеной, не представляющей, однако, собой серьезного оборонительного сооружения. Скорее, стена предназначалась для того, чтобы не дать кому-то из рабов сбежать ночью, чем для защиты от внешнего нападения. Охрана, впрочем, здесь была весьма значительной.

Суровый бородатый охранник с копьем в руке и саблей на поясе, одетый, несмотря на жару, не только в кольчугу поверх плотного халата, но и в конический шлем, оценил внешний вид Витана и, видимо, оставшись довольным увиденным, отступил в сторону, пропуская их внутрь.