Артем Мироненко - Земля – лишь ферма

Я осмотрелся. Как для апартаментов шефа все выглядело довольно скромно, безвкусно и тоскливо. На окрашенном в бледно-желтый цвет потолке висели два шарообразных плафона. Один из них не светил и размещался ближе к двери, второй – к стене напротив, и он светил, но все равно тускловато.

Стена напротив почему-то была такого же цвета, как и потолок. На ней крепился прямоугольный стенд с фотографиями, газетными вырезками и самоклеющимися бумажками для заметок, исписанными вдоль и поперек маркерами разных цветов. Стенд занимал большую часть стены, не доставая длинными краями до потолка и пола около полуметра. Между ним и громоздким письменным столом темно-коричневого цвета стояло офисное кресло, обтянутое черной кожей.

Стена с левой стороны подпиралась алюминиевым полочным стеллажом, заставленным в два ряда книгами, а с правой – стареньким диваном, компенсирующим свой облезлый вид внушительными размерами. Над ним висели три фотографии в деревянных рамках под стеклом, и на каждой из них Громов был запечатлен со своей женой и дочерью. Они прижимались друг к другу, искренне улыбались, казались счастливыми и жизнерадостными.

– Я хочу знать все.

– И ты узнаешь, Никита. Все узнаешь.

– Для начала расскажите о себе.

– О себе?

– Да. Возможно, это не совсем корректный вопрос, и вам, наверное, тяжело об этом вспоминать, но та автокатастрофа… – Я машинально посмотрел на изуродованную часть лица. – Она ведь не была случайностью?

– Не была.

– И вы единственный, кто тогда выжил?

– Не знаю.

– Как это?

Демонстрируя ладонь, Громов повел рукой в сторону дивана. Я присел.

– То, во что мне предстоит тебя посвятить, выходит далеко за грани понимания обыкновенного обывателя. Коими и мы когда-то являлись. Людям изо дня в день вешают лапшу на уши, где бы они ни находились и чем бы ни занимались, но тотальное оболванивание ведется не только с помощью средств массовой информации, как считают некоторые. Нет, нужно смотреть шире и копать глубже. Намного глубже. Намного.

Задержав взгляд на одной из семейных фотографий, он произнес что-то невнятное, а потом и вовсе замолчал, предавшись размышлениям.

– Это все понятно, но…

– Чему на самом деле учат в школах и в вузах? Кого они лепят из наших детей? А кого вылепили из нас? И чему могут научить такие родители, которые сами всю свою сознательную жизнь, начиная с яслей, поддавались промывке мозгов? Вот над чем стоит задуматься в первую очередь. Вот куда надо смотреть и где надо копать.

– Вы против нашего образования?

– Нашего, вашего – какая разница? Кругом все едино. Да и дело не в образовании как таковом.

– Ладно, я догадываюсь, куда вы клоните, но какое это имеет…

– Вряд ли. Если у тебя и есть какое-то представление, то очень размытое и частично кем-то навязанное.

– Вы босс, вам виднее, – раздраженно пробурчал я.

– В твоем незнании нет ничего зазорного. Я был таким же. Все выстроено так, чтобы превратить нас в бездумных подконтрольных роботов и скрыть истину.

Перегнувшись через стол, он дотянулся пальцами до спинки кресла. Колесики не подвели. От легкого надавливания, кресло сдвинулось с места, обогнуло стол и остановилось в полуметре от моих коленей. Вразвалочку проследовав к нему, Громов наступил мне на ногу. Я тихо прокряхтел и отодвинулся ближе к спинке дивана, а он виновато улыбнулся, пожал плечами и, опираясь руками о подлокотники, медленно погрузил свое тело в кресло, производя своеобразные звуки.

Кожаная обивка подвела? Или босс не стал препятствовать естественным процессам организма? А может, развратные сотрудники подшутили, подсунув ему «подушку-пердушку»? Да кто ж теперь признается-то?!

Закинув ногу на ногу, он пригладил чуб, достающий до кончика носа, и, отчасти прикрыв им искусственный глаз, уставился на меня здоровым. Мое недовольство набирало обороты.

– Не томите, какую такую истину?

– Миром правят далеко не те, кого мы привыкли считать таковыми.

– А, ясно… только для меня это уже давно не тайна.

– Многие так считают, продолжая оставаться в неведении.

– Намекаете, что и я в неведении? Но разве мы сейчас не об одних и тех же правителях говорим?

– Уверен, что нет.

– Может, вы просто не знаете, что знаю я? И когда узнаете, то поменяете свое мнение?

– Понял, надо дать тебе выговориться. Так о чем будешь рассказывать? О мировой закулисе? О Бильдербергском клубе? О Комитете трехсот? Или о Вавилонском братстве?

– Ну да, обо всем этом и собирался. Кем они там в действительности являются? Масонами, иллюминатами или рептилоидами с аннунаками, а может, просто состарившимися мультимиллиардерами, которые бесятся с жиру и не знают, чем бы им уже заняться? Они, видите ли, так забавляются, когда строят козни целым нациям, рвут на куски мир и организовывают войны. Пока ни в чем не повинные люди умываются кровавыми слезами, те приумножают свои состояния. Ну как, далек я от понимания?

– Вижу, тема о мировом правительстве тебя не оставила равнодушным. И да, какая-то мизерная доля правды в этом есть, но в основе своей все то, что доступно общественности и, соответственно, тебе, состряпано с одной-единственной целью.

– Да и с какой же?

– Увести внимание обывателей не туда.

– Даже так?

– Неужели ты думаешь, что самые богатые и влиятельные персоны на нашей планете позволили бы всяким проходимцам соваться в их дела? Раскрывать их тайный заговор и обнародовать секреты, которые каким-то волшебным образом стали известны этим самым проходимцам? Чуешь подвох?

– Дезинформация?

– Она самая. Хотя в ее нескончаемых потоках, обрушенных на затуманенные головы, проскакивают и правдивые факты.

– И как научиться их распознавать?

– Ничему не надо будет учиться, если знать, откуда произрастает корень всех зол. Все и так станет прозрачным, понятным и очевидным.

– Да вы издеваетесь, – ухмыльнувшись, мягко произнес я. Во всяком случае, попытался. – Я, конечно, вас уважаю и все такое, но вы можете нормальным языком изъясняться?

– Извини, увлекся. Высшее филологическое сказывается. – В его голосе улавливались нотки высокомерия и гордости, но уж точно не сожаления. Приложив ладонь к груди, он добавил в том же тоне: – Все, никаких больше хождений вокруг да около.

Да говори уже, черт возьми!

– Чудно, – промямлил я.

– Но для того, чтобы ты понял, откуда что произрастает, я сначала расскажу тебе о пережитом мною… моем горе… о моем жутком кошмаре наяву, а после и о событиях в Потрошино. Тем более что одно с другим тесно переплетается.

– Я это знал. То есть догадывался.

По выражению его лица я понял, что ему нет никакого дела до моих догадок. Посмотрев на семейные фотографии, он вздохнул, вытер покатившуюся слезу и сдавленно заговорил: