Мария Галина - Избранные произведения в одном томе

— Это что? — спросил он настороженно.

— Здесь живет Оберон, — пояснила женщина, — станционный смотритель.

Перед домом было низкое крыльцо — перила грели ладонь, точно еще хранили дневное тепло. Лютик нерешительно потоптался на пороге, а потом зажмурился и шагнул внутрь.

Он оказался внутри самой обычной комнаты, разве что дерево, которым были обшиты стены, было уж очень чудны́м — розовым и даже на взгляд теплым. Посреди комнаты стоял круглый стол и несколько стульев с гнутыми спинками. Точно такой стол они с отцом в прошлом году выбросили на помойку. Тот, правда, был сломан. Распахнутые окна выходили в сад.

У стены стоял мужчина, так внимательно разглядывая разводы и слоистые древесные узоры, словно они изображали из себя невесть что. Услышав шаги, он обернулся. Почему-то Лютик никак не мог как следует разглядеть его лица. Наверное, свет так падал.

Это и есть Оберон, — подумал Лютик, — ну, сейчас он мне врежет.

— У тебя пассажир отстал от поезда, — сказала женщина.

— Да уж, — вздохнул мужчина, доброжелательно глядя на Лютика, — извини, приятель, неудачно вышло. Посиди немного, я все улажу.

— Вы уладите что? — осторожно спросил Лютик.

— Отправлю поезд, — пояснил Оберон, вновь оборачиваясь к стенной панели, — ну, и тебя, конечно.

— Да ты садись. — Женщина подтолкнула Лютика к столу.

Лютик забрался на стул, оказавшийся неожиданно высоким. Ноги его едва доставали до пола, но болтать ими или поджать под себя он не решился — так и сидел, напряженно выпрямившись и положив руки на колени.

— Чаю хочешь? — спросила женщина.

Лютик молча кивнул. Она придвинула к нему чашку и наклонила над ней чайник с узким носиком. Чашка была такая тоненькая и легкая, что, казалось, сомнется у него в руке, как бумага. А чай ничего. Вкусный. Только почему-то без сахара.

Оберон по-прежнему стоял у стены, задумчиво постукивая по ней пальцами. Это он так улаживает? Лютик удивился, впрочем, не слишком — бывает, люди во сне делают еще большие глупости.

— Готово. — Оберон обернулся к нему. — Служба путей сообщения приносит тебе свои извинения, — сказал он торжественно, — и обещает, что впредь постарается не допустить ничего подобного. Вот так. — И уже будничным голосом добавил: — Ну, обрыв на линии случился, что тут поделаешь…

Он отошел от стены и тоже подсел к столу, придвинув к себе чашку…

— Еле успел убаюкать пассажиров…

— Убаюкать? Зачем? — насторожился Лютик.

Он вспомнил застывшие лица, точно в темную воду погруженные в тяжелый сон.

— Ну, чтобы они не испытали шока… не ударились в панику…

Лютик на всякий случай огляделся. Поблизости не было ничего такого, от чего можно удариться в панику. Впрочем, кто их знает, этих взрослых.

— Потому что поезд пришел не туда? — спросил он на всякий случай.

— Потому что он вообще никуда не пришел, — пояснил Оберон.

— А… я? — на всякий случай спросил Лютик. — Я же проснулся!

— С детьми это бывает, — вздохнул Оберон, — иногда.

Лютик искоса посмотрел на него, но тот не смеялся — его лицо по-прежнему оставалось доброжелательно-серьезным.

— Это почему?

Лютик ожидал, что тот не ответит или отделается тем, что он, Лютик, мол, еще маленький, но тот пояснил:

— Детей вообще убаюкать трудно. Трудно убедить, что окружающая их реальность одна-единственная… Им кажется, что может случиться все, что угодно, — там, за ближайшим поворотом.

— Да, — согласился Лютик, — это верно.

Ему было лестно, что станционный смотритель говорил с ним так серьезно.

— Взрослые, — продолжал Оберон, — уже знают, что все должно быть именно так, а не иначе. Покажешь им хоть что-то знакомое, а дальше уж они сами заполняют пустоты. Это очень удобно — затрат гораздо меньше. С детьми сложнее…

— Я вижу то, чего нет?..

— Наоборот. Иногда, очень редко, ты видишь то, что есть на самом деле.

— Я… не понимаю…

— Ну, это как с летучими мышами, — терпеливо сказал Оберон. — Они издают такие звуки. На пределе слуха. Высокие. Дети их слышат, взрослые — нет.

— Почему? — удивился Лютик.

— Просто ухо так устроено.

— Да! — возбужденно воскликнул Лютик. — Верно! Оберон, я… Я видел! Один раз, когда был совсем маленьким… они сказали, мне показалось, они…

— Ну, вот, — согласился Оберон, — видишь.

— И знаешь, бывает, все оказывается не на своих местах… Ты положишь что-то на место, а потом смотришь — раз и нету! Они говорят, я все теряю! А оно совсем не там, лежит, как будто так и надо! И знаешь, Оберон, знаешь, оно немножко другое…

— Э… — Оберон был слегка обескуражен этой вспышкой, но потом кивнул, подтверждая. — В общем, да.

Лютик медленно осознавал.

— Значит, наш поезд… он на самом деле никуда не идет?

— Нет, конечно, — спокойно согласился Оберон, — поезд вообще удобная штука. Включаем ваш мир только на станциях и то минут на пять-десять, вдобавок на очень ограниченном пространстве. А так — просто показываем виды за окном, и все… Очень большая экономия….

— А… зачем?

— Что — зачем? — удивился Оберон.

— Зачем вы это делаете? Пусть бы видели все, как есть!

Оберон задумался, в затруднении пошевелил пальцами. Между ними тут же возник белый огонек, вспорхнул и улетел в сад.

— Как есть? Что их мир — лишь крохотный пятачок реальности, площадка, за которой лежит вселенная, где им нет места? И что бы они, по-твоему, стали делать?

Лютик поймал себя на том, что с увлечением болтает ногами. Не удержался. Что это я как маленький, подумал он.

— А вы что делаете? Пусть бы и мы тоже…

— Но вы не сможете, Лютик, — печально сказал Оберон. — Они не смогут. Зачем же страдать? Чувствовать себя неполноценными? Разве мы можем так обидеть — только потому, что из-за какого-то каприза природы мы ушли вперед, а они остались на месте?

— Целый мир? — удивился Лютик. — Специально для нас? Тогда почему в нем так плохо?

— А разве вы привыкли, чтобы вам было хорошо? — жестко спросил Оберон.

— Это потому что мы все некрасивые, да? — грустно спросил Лютик.

— Ты его обижаешь, — тихонько сказала женщина, до сих пор молча наблюдавшая за ними.

— Да нет же. — Оберон с досадой взмахнул рукой — с пальцев сорвался еще один блуждающий огонек. — Я просто хочу, чтобы он понял… Исправить то, что снаружи просто. А как ты исправишь то, что внутри? Дар? Он же либо есть, либо нет…

— Чего? — переспросил Лютик.

— Дар — это, — Оберон в затруднении покачал головой, — ну, когда ты видишь не только то, что тебе показывают, или… не знаю, как объяснить… Когда ты и мир, все это вместе… — Он неопределенно обвел комнату рукой и умолк.

Лютик почувствовал, как его охватила тоска — тоска изгнанника, вынужденного жить вдали от благословенной земли, вечно прозябать на холодной и равнодушной чужбине…