Борис Батыршин - Механический мир. Дилогия

С утра машинная команда «Ерша» возилась с разборкой холодильников, матерно кроя халтурщиков Балтийского завода и свою нелёгкую долю. С «Рассыльного» на минный барказ перегружали конические мины Герца. Промеров и прочих гидрографических работ на сегодня не предвиделось, так что гардемарины, устроившись, кто где, занялись зубрёжкой — через две недели предстояли экхаменационные испытания по морской практике.

Иван вздохнул и открыл учебник:

«Вооруженiе военныхъ судовъ»

капитанъ 1 ранга К. Посьетъ.

Санкт-Петербургъ,

въ типографiи Морскаго кадетскаго корпуса.

1859 годъ.

«Интересно, а кем приходится автор штурману? Судя по году выпуска — отцом, или, может, дядей? Но, как же зубрить неохота…»

И с тяжким вздохом открыл раздел «Такелажныя работы»:

«… Пробу смоленаго новаго такелажа, при прiемѣ съ заводовъ и отъ поставщиковъ, производить посредствомъ навѣшенной тяжести на нитяхъ 6-и футовой длины и рвать ихъ порознь, дѣлая для каждаго троса не менѣе 10-ти пробъ, и если таковой длины нити, или каболки № 20-го (*) выдержатъ вѣсъ въ сложности на каждую каболку въ тросовой работѣ въ 3 пуда 30 фунтовъ, въ кабельной въ 3 пуда 20 фунтовъ, а в ликъ-тросовой № 37-го въ 2 пуда 30 фунтовъ, то таковые тросы, кабельтовы и ликъ-тросы признавать к употребленiю благонадежными…»

«Свихнуться можно… а что делать?»

Место для практических минных постановок выбрали недалеко от берега — там, где мелководье сменяет подходящая глубина. Длинная каменистая коса прикрывала акваторию от волны с залива, иначе мины могло унести в открытое море. Ялы-шестёрки с вымпелами Морского Корпуса с утра нащупывали промерами кромку песчаной мели, за которой дно шло на глубину, и обозначали её красными пробковыми буйками.

Промеры полагалось делать особым шестом, «намёткой» — крашеной футовыми отрезками в бело-красный цвет пятиаршинной сосновой жердью, нижний конец которой снабжён двухдюймовой латунной трубкой для взятия проб грунта. Но гардемарины отлично обходились и без этого нехитрого приспособления. С отмели доносились бодрые юношеские голоса:

— Графочка, мон шер, извольте скидав а ть портки, сигать в воду и маячить!

Молодой граф Румели, полуголый, в одних бязевых кальсонах, прыгал в воду и «маячил» — измерял глубину собственным телом, подавая результаты промера примерно так:

— Эй, на яле! Здесь по колено!

— Иди правее!

Малое время спустя:

— На яле! Здесь по пол-ляжки!

— Иди еще!

Наконец, раздается желательное:

— Эй, на яле! Здесь по брюхо!

В ответ неслось насмешливое:

— Как вы полагаете, мон шер, брюхо нашего графочки соответствует трёхфутовой отметке?

— Нет — слышалось в ответ. — Мелковат. Пишем: «два фута и три четверти по намётке». А вы, граф, что встали столбом? Извольте шагать дальше!

— Так твой дядя в Египте сейчас? Древности ищет?

— Так что, Смолянинов? В Египте, или где? Рассказал бы, а то ведь скука…

Иван покосился на говорившего. Справа от мальчика, на песке возлежит гардемарин второго специального класса Воленька Игнациус, отряжённый для фотографической съёмки. Снимал он на громоздкий, заряжаемый стеклянными пластинками фотоаппарат, с которым отлично умел обращаться. В Морском Корпусе Воленька числился фельдфебелем роты, в которой состояли Иван с Николой — так что и здесь, на практике, ему пришлось присматривать за «особыми» кадетами.

Иван перевернулся на живот.

— Дядя сейчас в Александрии, с экспедицией. Археологической. Собираются изучать собрание редкостей египетского хедива.

Это была легенда, сочиненная бароном Эвертом. Многоопытный жандарм счел, что скрыть факт экспедиции, как и интерес к Эберхардту, все равно не получится, так пусть люди думают, что предприятие — затея Московского Императорского Университета, благо в перечне ученых титулов Смолянинова имелось и звание приват-доцента этого почтенного заведения. Правда, по кафедре географии, а не истории.

— А я был в Александрии — вступил в разговор Никола. Одновременно он прыгал на одной ноге, пытаясь снять мокрые кальсоны.

— В Александрии? Всамделишней? — завистливо ахнул Воленька. — А мумии тоже видел? Высушенные, про которые в учебнике?

— Слышал я о них забавную историю. — встрял в разговор один из гардемаринов, сын одесского генерал-губернатора. Он, как и другие, валялся на песке в одних подштанниках и наслаждался жарким июньским деньком.

— Один генерал-адъютант, князь… не помню. В-общем, он побывал в Египте, состоял при российском консульстве военным атташе. И как-то раз поднялся с группой англичан по Нилу, до самого Асуана — и купил там голову настоящей мумии. Ему наплели, что это голова немыслимой красавицы, фараоновой дочери, которая, будто бы, жила три с половиной тысячи лет назад. Генерал поверил и выложил за ссохшуюся гадость триста пятьдесят рублей серебром.

— Так много? — поразился Воленька. — За вяленую голову? Это же…

— А что вы хотели? Все же три с половиной десятка веков, это вам не жук чихнул, — рассудительно заметил генерал-губернаторский отпрыск. — Генерал вернулся в Россию на коммерческом пароходе, и поимел по поводу своего приобретения немалые хлопоты с одесской таможней. Там никак не могли взять в толк, под какую статью тарифа «сию часть мертвого тела» подвести. Дальше — больше: вмешалась одесская полиция, и у генерала потребовали разъяснений, откуда он «мертвую голову» получил и не кроется ли тут убийство? Так бы и терзали, пока из Петербурга не пришёл приказ оставить генерала в покое. Но, пока тянулось это крючкотворство, голову, хранившуюся в таможенной конторе, сожрали крысы!

Мальчишки засмеялись так заливисто, что их окликнули со шлюпки:

— Эй, на берегу! Игнациус, Смолянинов! Хватит ржать конями, полезайте-ка вводу сюда, и извольте поторопиться! А с графочки довольно, пусть отогревается на солнышке. А то, вон как посинел от холода!

Иван тяжко вздохнул, поднялся с песка и принялся закатывать кальсоны.

Житья нет от угольной пыли! Она вездесуща: палубы и надстройки покрыты отвратительной смесью сырости и чёрного налёта; пыль облипает лицо, набивается в волосы, хрустит на зубах, сводит с ума…

Машинная команда «Ерша» закончила перебирать холодильники к вечеру, когда мальчики уже вернулись с берега. Никонов объявил, что назавтра отряд покидает рейд, и капитан-лейтенант Кологерас велел дополнительно принять с «Рассыльного» уголь. И на следующий день, с утра, между судами засновали шлюпки: полуголые матросы, выстроившись в цепочку, подавали мешки, опорожняя их в угольные ямы и коффердамы. Канонерка стремительно теряла нарядный вид; Воленька подозревал, что разгром на палубе продлится, самое меньшее, до вечера. А за погрузкой неизбежно последует приборка: драить палубу, окатывать, пока тиковый настил не приобретет всецело правильный светло-бежевый оттенок, на боцманском сленге почтительно именуемый «белым золотом». А другие тем временем будут до одури надраивать медяшку, чтобы сверкала ослепительно на солнышке, а третьи — чистить, отмывать парусиновые чехлы шлюпок от неопрятного налета угольной пыли… Юноша тоскливо озирался, прикидывая, куда бы спрятаться — иначе боцман и для него отыщет занятие по вкусу. По своему, боцманскому вкусу, разумеется.