Борис Батыршин - Механический мир. Дилогия

Так вот, о яхте. Она принадлежит некоей Берте Шамплотрейн, подданной бельгийской короны, французской гражданке, жительнице Североамериканских Соединённых Штатов и Бог знает ещё каких стран. Сейчас над кормой „Леопольдины“ полощется бельгийский штандарт; признаюсь, у меня душа уходила в пятки, когда яхта проходила мимо высокого борта британского броненосца, и я ждал оклика, гудка, а то и предупредительного выстрела…

Но обошлось: белой тенью скользнула на внешний рейд и растворилась в просторах Твердиземного Моря. Если англичане и догадались, куда мы исчезли, то не приняли мер к розыску: во всяком случае, броненосный корвет „Акилез“, несущий стационерную службу в Бур-Саиде, куда мы вскорости прибыли, не проявил к нам ни малейшего интереса. „Леопольдина“ благополучно миновала Суэцкий канал, и теперь вокруг нас — воды моря Красного, отделяющего, как тебе, надеюсь, известно, африканский континент от Аравийского полуострова, славного Чёрным камнем Каабы, шейхами, и прочими верблюдами. Более никаких достопримечательностей в этом унылом краю нет, разве что, неимоверное количество песка да горячий ветер, который с завидным постоянством дует со стороны Аравийских пустынь, окутывая морской простор желтовато-серым пыльным маревом.

Жара стоит ужасная; май катится к лету, и находиться на палубе вне спасительной тени тента решительно невозможно. Даже морские зефиры не спасают от палящего солнца и духоты: напитанные пылью, они покрывают серым налётом любую подходящую поверхность, скрипят песком на зубах и вообще, заставляют вспомнить о туркестанских солончаковых пустошах, по которым твой покорный слуга немало побродил во времена оны.

Правда, белых проплешин соли и чахлых кустиков саксаула здесь не видно: вместо них по оба борта раскинулась морская гладь. То там, то здесь она испятнана лоскутьями парусов, и даже на Волге, вблизи Нижнего Новгорода, в дни ежегодной ярмарки, я не видел такого количества лодок, лодчонок, фелюк и бог знает ещё каких посудин! Некоторые из них, думается мне, снуют в этих водах со времён Синдбада.

„Леопольдина“ прорезает морское многолюдье подобно великосветской даме, случайно оказавшейся на запруженной нищими паперти. То и дело за яхтой пристраивается лодчонка; с неё кричат, машут руками и тряпками. Мы не останавливаемся — по уверениям капитана, это с одинаковым успехом могут оказаться и торговцы жемчугом, предлагающие свой товар по бросовым ценам, и пираты, которые не переводятся на берегах Красного моря, несмотря на присутствие здесь военных судов великих держав.

Но я снова отвлёкся: пора внести ясность и насчёт яхты, на которой мы совершаем плавание, и насчёт её очаровательной хозяйки. Я, как тебе известно, не склонен, очертя голову, бросаться за всяким симпатичным личиком и газовым шарфом, что мелькнут на горизонте. Дома, в нашем Кунгуре меня ждет невеста, и я, как добропорядочный христианин и человек благовоспитанный, намерен хранить ей верность, в том числе и в помыслах, как учит нас Святое писание. Но и у меня дрогнуло сердце, когда я впервые увидел мадемуазель Берту — как сидит она на корме „Леопольдины“ в плетёном кресле из бирманской лозы „ротанг“, с книгой в руке, прикрываясь от солнца легкомысленной шляпкой с лентами.

Красота этой женщины почти совершенна. К тому же, в отличие от чопорных англичанок, мадемуазель Берта необычайно проста в общении — сказывается, вероятно, временное проживание в САСШ, где публика ни в грош не ставит европейские титулы и прочие генеалогические выкрутасы. Матушка ее родом то ли из Марселя, то ли из Неаполя: итальянская кровь ощущается если не во внешности, то в темпераменте. Отец мадемуазель Берты, бельгийский банкир, не занят хлопотами по бесконечному бракоразводному процессу, с головой погружён в малопонятные биржевые игры. Дочка тем временем, не скучает: она прослушала курс древней истории в Берлинском Университете и теперь путешествует в поисках подходящего предмета исследований. Узнав о нашем интересе к египетским и прочим древностям, девица пришла в восторг и пожелала немедленно присоединиться к экспедиции. Для этого она разыскала нас на задворках Александрийского порта, где — о ужас! — вместо приличных учёных перед ней предстала шайка оборванных, вооружённых револьверами разбойников, поставивших с ног на голову всю Александрию.

К чести мадемуазель Берты надо признать: это нисколько не поколебало её решимости. Наоборот, сообразив, что деться нам некуда, она припёрла начальника экспедиции к стенке, да так, что впору было задуматься о предложении урядника — „тюкнуть вертихвостку по маковке, да и спустить с пристани под сваи“.

Разумеется, я шучу; не заподозришь же ты своего друга, в намерениях причинить хоть малейший вред женщине? Ещё до рассвета имущество экспедиции и все её члены оказались на борту яхты. Мадемуазель Берта пришла в восторг, узнав, что наш путь лежит в Занзибар: её, оказывается, давно привлекают древние христианские святыни Абиссинии, а раз уж по пути туда всё равно придётся пройти Суэцким каналом, так почему заодно не оказать услугу русским археологам, попавшим в непростую ситуацию? К тому же, она недолюбливает англичан, полагая их слишком высокомерными, и рада любой возможности натянуть гордым бриттам нос. Решено: „Леопольдина“ доставит нас в Занзибар, а далее отправится по своим делам, но не стану скрывать — я, чем дальше, тем сильнее проникаюсь уверенностью, что этим наше знакомство не завершится.

Из путевых записок Л.И. Смолянинова.

«Итак, путь наш лежит через Красное море, абиссинских берегов, в страну Занзибар. Это — начальный пункт для любой экспедиции в Восточную Африку. Туда нам сейчас и нужно: добытые Рукавишниковым и покойным Эберхардтом сведения указывают на среднее течение реки Уэлле, где несколько лет подряд странствовал Клеймель. Если и есть в Европе знаток тех краёв — то это, несомненно, он, и остаётся только жалеть, что здоровье не позволило Петру Петровичу присоединиться к нашей экспедиции.

А пока, „Леопольдина“ несет нас к цели. Яхточка, что и говорить, хороша. Небольшая паровая машина позволяет ей проходить Суэцким каналом, куда парусникам хода нет иначе, как на буксире. Совершать под парами долгие переходы яхта увы, неспособна: на полных оборотах машины она делает не более шести узлов, да и угля на борту кот наплакал. Так что идём под парусами, благо ветер благоприятствует.

Солнце неистово сияет на выцветшем от жары небосводе, отражаясь в ртутном зеркале моря. Аден остался позади; „Леопольдина“ резво бежит в бакштаг, острый, „клиперский“ форштевень с шуршанием режет воду. Жизнь в кои-то веки прекрасна, тем более, что на корме, под полосатым тентом маячит восхитительная фигурка хозяйки этого парусного чуда.