Борис Батыршин - Механический мир. Дилогия

Так впоследствии и вышло. Жуткая слава белых воинов, превращающихся по ночам в леопардов, но не расстающихся со своими страшными ружьями, далеко опередила нашу компанию, и с тех пор нам не попалась ни одна разбойничья шайка. Я же щеголяю с рукой на перевязи, поскольку рана заживает плохо. Начальник экспедиции неожиданно показал крутой нрав: сначала устроил мне распеканку за то, что я не умею удержать забайкальцев, а потом потребовал объяснений у Ерофеича. Получив же — учинил нечто такое, чего не ожидал ни я сам, ни кто другой в экспедиции: отвозил дюжего урядника кулаком по роже. Выходит, не так-то он прост, господин Смолянинов…

Изобиженный урядник зла не держать не стал и сразу после расправы („Леонид Иваныч… ваше выскобродие… за шо сразу в рыло-то?!“), хлюпая разбитым носом, подошёл ко мне и долго извинялся за душегубство, учинённое из лучших побуждений. При этом упирал на то, что я был ранен, и, как они полагали, не дотяну до утра. Врал, конечно; тем не менее, происшествие было решено предать забвению, при условии, что забайкальцы больше не позволят себе чего-нибудь противоуставного.

Я, несмотря на опыт, приобретённый в Туркестане, скорее географ, нежели военный. И приказ, так огорчивший казачков — стрелять поверх голов, щадя злосчастных негритянцев, — был решением учёного, думавшего не о военной целесообразности, а о том, что мы, по сути ничего не знаем о традициях этого племени. Клеймель, человек сугубо штатский, наблюдал их воинские обычаи издали и не оставил в своих дневниках пояснений на их счёт. А вдруг у мангбатту в ходу кровная месть, как у кавказских горцев и диких испанских басконцев? И то, что выходка станичников неожиданно пошла на пользу экспедиции — никак не моя заслуга, а следствие несостоятельности, как воинского начальника.

Однако, вернемся к побоищу, учиненному казачками. Гнев начальника, возмущенного самоуправством этих варнаков, был бы, куда сильнее, если бы не одно обстоятельство. Когда наутро мы решили обшарить брошенный стан негритянцев, то услышали в одном из травяных балаганов стоны и ругательства на чистейшем баварском наречии! А мгновение спустя нами предстал пленник дикарей — истощенный и донельзя оборванный европеец лет тридцати. Вместе с ним забайкальцы приволокли перепуганного дикаря, раненого пулей в ляжку. Бедняга, не имея возможности сбежать, прятался за балаганом, зарывшись с головой в сухой тростник, но от острых глаз станишников разве скроешься!

Спасенный назвался Карлом Дрейзером, немецким ученым-археологом. Я с удовольствием рассказал бы тебе, как он попал в эти края (история, достойная пера мсье Жюля Верна) и как очутился в плену у разбойников-мангабатту но… тут я вынужденно умолкаю. Ибо приключения Карла Дрейзера напрямую связаны с целью нашего путешествия, а это не тот предмет, который можно доверять бумаге. Скажу лишь, что мы преисполнены надежды на удачный исход нашего предприятия. Рассказ отбитого у дикарей немца избавил нас от сомнений — мы на верном пути!»

Подъём флага! Как говаривал мичман Воскобойников, вахтенный офицер с учебного корвета «Аскольд», где Воленька проходил практику прошлым летом: «коли в восемь часов не поднимут флага и господа офицеры не отрапортуют, то, значит, в восемь часов одну минуту случится светопреставление.»

Но на «Ерше» о конце света никто не задумывался. С чего? Подъем флага, как и прочие флотские церемонии происходят точно в положенный срок, ни минутой позже. После этого команду разводят по судовым работам: разного рода починки, покраски, а так же возня с минным хозяйством, где постоянно что-нибудь требует матросских рук.

Работы продолжаются до одиннадцати тридцати, то есть до седьмой склянки. И тогда наступает один из самых приятных моментов корабельной жизни — «пробы»! Офицеры собираются позади мостика, и с нетерпением ожидают, когда кок принесет на подносе особую — «опытовую», как её именовали на «Ерше» — кастрюльку с крышечкой. Первым щи, сваренные для команды, пробует командир. Проба тоже является ритуалом: сначала полагается ополовинить рюмку водки, после чего следуют две-три ложки щей и ломтик черного хлеба с грубой солью, а оставшаяся водка следует занавесом спектакля. И вкусно, и пригляд за питанием команды: любое упущение сразу очевидно, виновный немедленно получает нахлобучку.

Обедать садились в полдень. Щи команде дают без ограничений — ешь до отвала! Хлебают деревянными ложками из общих медных лужёных баков; варёное мясо, порезанное кусками, выкладывают отдельно, на крытый оцинкованным листом стол. Каждому полагается своя пайка. Хлеба тоже вдоволь, бери, не хочу.

Водка матросам отпускается в виде винной порции, она же «чарка». Этот пережиток времён парусного флота: на деревянных судах, нельзя разводить огонь для спасения от сырости, и ежедневная порция «белого хлебного вина» служила профилактике от простудных хворей. Сейчас чарка считается действеннейшей мерой поощрения нижних чинов, общепринятой наградой за лихость и мелкие отличия по службе.

Воленька Игнациус, как и остальные гардемарины, постепенно привыкал к размеренности морской службы. Собственно, в этом и состояла одна из главных задач корабельной практики: ввести молодых людей в размеренный, рази навсегда расписанный по склянкам, вахтам и плутонгам корабельный мирок. И это продолжалось до тех самых пор, пока однажды, между подъёмом флага и трелями боцманских дудок «к пробе», привычный распорядок был внезапно и бесцеремонно нарушен…

— Воля ваша, барон, но вы зря так нервничаете. Раньше нас они в Выборгском заливе не окажутся, невозможно-с… У шведской шхуны много, если десять узлов парадный ход; обычно такие посудины дают на экономическом узлов пять-шесть. Да и на море — вон что делается!

Командир крейсера обвёл рукой вокруг.

— Полюбуйтесь: сплошь молоко, ни видать ни зги. В туман, под берегом, среди мелей и островов идти надо узлах на трёх, а лучше — еще и со шлюпкой, с постоянными промерами. Нет, батенька, если злодеи не прут по фарватеру, не жалея угля и машины — у Биоркских островов им раньше чем через двое суток не быть.

— А нельзя их как-нибудь по пути перехватить? — озабоченно спросил Эверт. — Пусть миноноски с канонерками обшарят финский берег…

— Э-э-э, батенька, сразу видно, что вы не моряк! В такой туман к берегу соваться — это или на мель сесть, или днище пропороть о камни. Мы ведь, признаться честно, далеко не всё там знаем. В позапрошлую навигацию, пришлось мне подойти на старичке «Ерше» к самому берегу: так ползли на двух узлах, всё время дно щупали — и это без всякого тумана! На карте половина мелей не отмечены, ну их к чёрту…