Николай Инодин - В тени сгоревшего кипариса [litres]

Интереснее всего, конечно, люди. Три десятка русских, пара сотен греков, несколько сербов, есть даже один итальянец. Все – добровольцы. До сих пор не могу понять, как они умудряются находить общий язык. Подозреваю, что дело в командире. Это настолько необычный человек, что для подробного описания потребуется отдельное письмо. Возможно, когда-нибудь я все-таки попытаюсь изложить свое мнение о нем на бумаге – если наконец смогу понять. Жесткий, почти жестокий, во всем, что касается службы совершенный тиран. И при этом весь состав батальона буквально влюблен в него, слушают, как бога, заслуживший его похвалу целый день ходит счастливым. Он русский, из СССР, коммунист, кадровый офицер, воевал в Финляндии и с итальянцами в Албании. Послушав его рассказы, понимаешь, почему в Киренаике с приходом немецкого корпуса так резко изменилась обстановка. В боях с итальянцами мистер Котоффски (так зовут командира батальона) командовал ротой. Командовал хорошо, прославился, имеет много наград. С декабря по май его рота потеряла несколько танков. В боях с вермахтом он потерял половину экипажей и всю технику за двое суток, тетя.

Вынужден закончить – служебная необходимость требует моего присутствия. Прошу извинить за некоторую сумбурность изложения, впечатлений много, а времени мало.

Искренне почитающий Вас

Джон Мэллоу.

P.S. Как поживают Ваши дивные бегонии, тетушка? Наверное, сейчас невозможно достать то редкое удобрение, благодаря которому были выиграны все конкурсы цветоводов нашего графства?

Стрелка швейцарского хронометра бежит по кругу, отсчитывая улетающие секунды. Из неглубоких окопчиков летит земля вперемешку со щебнем, греческая ругань органично сплетается со сдавленным матерком. А ведь среди окапывающихся пехотинцев русских нет – бывшие добровольцы служат в танковой роте, противотанковой и минометной батареях. Рыть слежавшийся грунт маленькой лопатой лежа неудобно, тем важнее такие тренировки.

– Я плохо понимаю, из каких соображений вы собирали батальон такой странной структуры, капитан. Я допускаю, что минометы понадобятся, но зачем противотанковая батарея, если у вас больше десятка танков? И то, что ваши техники делают с танкетками, – для чего?

– Видите ли, мистер Мэллоу, за те несколько дней, что мне пришлось драться с гитлеровцами, я не заметил у них каких-то особых секретов – их танки, по крайней мере те, с которыми приходилось сталкиваться, не лучше наших, пехота неплоха, но ничего сверхъестественного, пушки… У нас в СССР артиллерия лучше. Много транспорта, но не так, чтобы разница подавляющая. Но все это работает вместе, сжимаясь в кулак, против которого очень сложно бороться. Нашим танкам подставляют противотанковые роты, пехоту давят танками, артиллерия наносит удар по первой заявке передовых частей, а скорость реакции их пикировщиков! Хорошо, что их изрядно проредили, почти не появляются последнее время. Когда передовые части на приморском шоссе попали под удар морской артиллерии, через тридцать минут на греческий броненосец падали бомбы. В хорошую погоду его мачты можно разглядеть с передовой в хороший бинокль.

Котовский вновь смотрит на циферблат.

– Отлично, на пять минут быстрее, чем вчера! Полчаса отдыха!

– Так вот, господин лейтенант, я хочу создать такой же кулак. Потому что когда танки сходятся лоб в лоб, они взаимно уничтожают друг друга. У нас не так много танков, и большая часть, если честно, полное дерьмо. Для них найдется другая работа. Не собираюсь разменивать свой экипаж на уничтоженный немецкий, лейтенант. Я не настолько богат людьми. Пойдемте, посмотрим, как артиллеристы тренируются. Минометы нужны в первую очередь для уничтожения немецких противотанковых пушек.

Котовский, проходя мимо расположившейся в тени деревьев пехоты, жмет руки, хлопает по плечам.

– Хорошо, товарищи! Намного лучше, чем раньше. Но можно быстрее. Командирам рот, после перерыва – повторить.

К вечеру немцы нащупали стык греческих полков в широком дефиле между озерами, отделяющими Халкидику от материка. Спешно переброшенная артиллерия накрыла позиции греков массированным огнем.

Плотность обстрела такая, что отдельные разрывы ухо уже не отличает – сплошной грохот, недалекую передовую затянуло бурым тротиловым дымом, видимость никакая.

Михаил снова ведет биноклем вдоль линии фронта.

– Судя по всему, работает вся дивизионная артиллерия, причем не только она.

– Соглашусь с вами, капитан, стреляет больше сотни стволов разных калибров. Кажется, наша идея имеет шансы на успех.

– Полковник, даже если они не попытаются прорваться, сколько боекомплектов они сейчас сожгут? Больше десяти минут такой канонады!

Полковник Димитриадис отрывается от стереотрубы:

– Капитан, вы в самом деле верите, что они откажутся от попытки прорыва?

Фунтиков ухмыляется, не отнимая бинокля от глаз:

– Суеверие, товарищ полковник. Боюсь спугнуть противника.

Канонада ослабевает, вот уже можно различить отдельные разрывы, отличить мину от снаряда пятнадцатисантиметровой гаубицы. Последние снаряды поднимают в воздух очередные центнеры грунта, и наступает тишина, почти невыносимая для привыкшего к грохоту слуха. Фунтиков смотрит на часы – артподготовка ровно четырнадцать минут, этакая тактическая хитрость. Легкий ветерок начинает сносить в сторону дым, этот импровизированный занавес, открывая появление новых действующих лиц. Десяток тяжелых танков, с хорошо знакомыми Фунтикову силуэтами, французские Б1, – у самого такой есть, идут перед ломаной линией пехоты.

Удержать такую мощь просто нечем, с переднего края вразнобой тахают несколько винтовок, на фланге выдает короткую очередь пулемет – судя по звуку, итальянский. «Бреда» спотыкается и замолкает после пятого выстрела. Немногочисленные уцелевшие под артобстрелом защитники бросают оружие и удирают в тыл по неглубоким траншеям и ходам сообщения. Им вслед почти не стреляют. Один из танков выпускает струю пламени в показавшееся подозрительным место.

Вот немецкая пехота минует первую линию окопов, вот большие танки без труда пересекают вторую – здесь тоже сопротивление скорее условное, противотанковых средств у обороняющихся практически нет. Греки бегут. Прорвавшийся батальон занимает позиции, собираясь удерживать участок прорыва, а за их спинами уже рычат и воют моторы бронетранспортеров, в прорыв идет мотопехота.

– Огонь. – Димитриадис умудряется отдать команду связисту тихим голосом, будто просит закурить. Телефонист выкрикивает команду в трубку. Несколько долгих секунд ничего не происходит, затем за холмами рявкают греческие пушки. Калибры у них поменьше, чем у немцев, почти сплошь семидесятипятимиллиметровки, такие же, как те, что в прошлую войну стреляли по немцам под Верденом и на Сомме. Ленд-лиз, из запасов США. Зато их много – бьет не меньше трех дивизионов. Грохот обстрела прекрасно маскирует выстрелы батареи стоящих на прямой наводке советских дивизионок. Видно только, что число танков начинает быстро сокращаться.