Юрий Силоч - Союз нерушимый… [litres]

– Ты понимаешь, о чём говоришь?

– Конечно, – отвечаю я. – О срыве вооружённого переворота.

Палыч посмотрел внутрь чашечки, словно там лежала шпаргалка.

– Всё не так просто, дорогой друг. Очень непросто. Взгляни на это с моей точки зрения. Заявляюсь я, скажем, к министру обороны или к товарищам из Ставки Верховного Главнокомандования и говорю: так и так, надо отменять парад седьмого ноября. Парад, ставший традицией; парад, который проводится со дня становления Нового Союза. Парад, к которому весь Союз уже давно привык. И как ты думаешь, что мне ответят товарищи из Ставки? Что я дурак? Нет. Они ответят, что я не просто дурак, а дурак, предатель и паникёр. После чего меня отправят в лагерь, а войска всё равно пойдут по Красной площади и потом поедут на фронт. Или не поедут, учитывая то, что планируется. Или, например, кто-нибудь узнает вдруг, что я дал команду своим сотрудникам следить за Гречко. Всё сразу же станет ясно, и я либо потеряю агента, либо голову. Тут надо действовать по-другому, – решительно молвил Палыч, подняв, наконец, глаза и неприязненно покосившись на семейку за соседним столом, которая поглощала еду с неимоверной скоростью, беззвучно хохоча. Хорошо, что этот виртуальный ресторан позволял полностью отключить звуки в пределах метра от своего столика.

– К тому же, – продолжил Палыч, – мне кажется очень заманчивой возможность вскрыть весь этот контрреволюционный гнойник в один присест и насовсем. Для этого даже делать ничего не надо – всего лишь ждать. Ждать до тех пор, пока они сами себя не раскроют и не натворят дел, которых хватит на десять расстрелов.

– И с высокой вероятностью потерять Москву, – буркнул я. Мой начальник был прав, поэтому сопротивление было бесполезно – я не чувствовал правоты и спорил исключительно из желания найти изъяны в его плане, дабы их устранить и не налепить ошибок.

– Нет, Москву мы точно не потеряем. Да, я предвижу уличные бои…

– …И жертвы среди населения.

– А если эта сволочь уйдёт в подполье и станет вредить, думаешь, обойдётся без жертв? – Палыч посмотрел на меня глазами старого усталого еврейского портного. Такой же взгляд был у Моисея – мудрый и полный бесконечного смирения. – Давай ты оставишь мне тяжёлые решения, а сам займёшься полезными делами. Например, завербуешь Гречко и выяснишь у него, кто стоит за всей этой катавасией.

Я скривился.

– Прекрасно. А я-то думал, что отработал реабилитацию.

Палыч моих слов будто и не заметил:

– Дам тебе новые документы. Плохонькие, для агентов среднего класса, чтобы не возникло подозрений. Командировочное сделаем такое же. Справишься?

Я пожал плечами и уже потом понял, что, собственно, и не против. Не после того, что я видел. Раньше, когда я был в рядах Конторы, всё было как-то проще: мир делился на чёрное и белое, на людей и клонов, а сейчас я начал различать полутона и оттенки. Серые «трудящиеся массы» распадались на отдельных людей и обретали лица. Мария, не желающая бросать пьющего мужа, раненые в поезде, ещё сотни и тысячи людей… Что будет с ними после мятежа? Меня захватило дурацкое чувство ответственности, за которое было даже немного стыдно перед циничным шефом, привыкшим видеть фигуры на доске, а не живых людей.

– А куда деваться?

– Тогда удачи, – Палыч допил кофе, со звоном поставил чашечку на блюдце.

– Спасибо, – я поднялся из-за стола. – Надеюсь, вербовка Гречко не будет напрасной.

– Не переживай, – успокоил меня начальник. – У меня есть пара козырных тузов в рукаве. Ты только информацию дай.

– Как там Манька, кстати?

– Безобразничает, – скривился шеф. – И скучает, места не находит.

Я вздохнул.

– Ещё кое-что, – Палыч вновь одарил меня уставшим взглядом. – Напоминаю, что в Конторе идут очень жестокие кабинетные войны. Все подозревают всех. Ещё раз меня вызовешь – глаз на жопу натяну.

Через несколько часов отглаженный и начищенный, но слегка потёртый младший лейтенант показывал свой аусвайс мордоворотам в чёрных брюках, кремовых рубашках и белых фуражках.

Военный космопорт Внуково-К встретил высоченным, до небес, забором, запахом горелого ракетного топлива, краски и прелой листвы. Широкая бетонная дорога обрывалась у огромных ворот, которые напоминали такие же на заводе имени Лебедева. Прожектора, собаки, охрана, небольшой «шлюз», в котором досматривали грязные фуры – если бы не логотип Флота (белый первый спутник на фоне красной звезды) да форма офицеров, очень похожая на военно-морскую, то было бы очень легко ошибиться.

– Что за поручение? – спросил красномордый проверяющий с огромными щеками, ниспадавшими на мичманские погоны.

– Важное, – ответил я, допустив в голосе ровно столько сарказма, чтобы это не было обидным, но в то же время заставило от меня отстать и выключить синдром вахтёра.

– Все важные! – заключил красномордый. – Что-то вы первый пехотинец, который с поручением на «Гагарин» летит, – я чувствовал, что неприятен этому огромному жлобу. Клонов никто не любил, их даже за людей не считали, поэтому и портили жизнь как могли.

– Товарищ мичман, вы склоняете меня к разглашению государственной тайны? – спросил я намного громче, чем следовало, и с удовлетворением увидел, что краснота спала с лица моего оппонента, уступив место аристократической бледности: слишком уж много упёрлось в нас заинтересованных взглядов.

– Ну что вы, нет конечно, – мичман косился в разные стороны, поворачивал голову, но все делали вид, будто ничего не услышали. – Виноват, товарищ лейтенант, – лебезит, сволочь, боится, что донос напишу. – Служба такая. Проходите!

Дверь КПП открылась, выпуская меня наружу – в холодное и пасмурное осеннее утро. Вдалеке, где колоссальное бетонное поле, усеянное армейскими грузовиками и оранжевыми тягачами, уходило за горизонт, взмывали в небо, словно гусиные клинья, запущенные могучими Гауссовыми катапультами, десятки маленьких космических трудяг – ПАЗов. Я уже сталкивался с ними и, увидев впервые, подумал, что надо мной издеваются. Корпус и кабина выглядели точь-в-точь, как у старого дряхлого «пазика», тысячи которых в моё время колесили по дорогам шестой части суши.

Круглые фары, двери, от которых постоянно дуло, сиденья, обтянутые вечно ободранным дерматином, а на лобовом стекле – неизменная бахрома сверху и картонка с написанным от руки маршрутом: «Внуково-К – БАРК Гагарин». Вместо колёс – маневровые дюзы. И всё это установлено на платформу из грубо сваренной стальной рамы, четырёх твердотопливных ускорителей и нескольких простейших рулей. На крыше блестела чёрная стальная шайба, скрывавшая парашют.

Поначалу я искренне не понимал, как ЭТО могло летать в космос и перевозить пассажиров, но потом оказалось, что и аэродинамика этого агрегата была несколько подправлена, и корпус делался не из фанеры и жести, а из стали и огнеупорной керамики, и стёкла были в четыре слоя. А за дверью – той самой дверью, за которой начинались высокие ступеньки, погубившие не одно поколение бабушек, – располагался небольшой, но всё-таки полноценный шлюз. Смешно, но эти странные летательные аппараты изначально планировались как временное решение: просто не было своей программы, вроде «шаттла», не было производственных мощностей, не было специалистов, способных в короткий срок наладить производство принципиально новой машины, а грузы и пассажиров на орбиту доставлять было жизненно необходимо. Вот и выкрутились, доработав напильником древнюю технику и адаптировав её под современные нужды. Кто же знал, что модель получится настолько надёжной и удачной, что её будут ставить в один ряд с Т-34 и автоматом Калашникова?