Юрий Силоч - Союз нерушимый… [litres]

Взвешивание перед полётом, очередная проверка багажа, краткий инструктаж и, наконец, посадка – всё в стальном ангаре, где гулял ветер, завывавший в балках под потолком. Суеты тут было не меньше, чем на давешнем парижском аэродроме, и люди точно так же работали на износ, в режиме постоянного аврала, и тем самым создавали себе ещё больше трудностей, которые героически преодолевали.

Но сейчас я наблюдал за всем отстранённо: успел продрогнуть на ледяном ноябрьском ветру и больше всего на свете желал попасть хоть куда-нибудь, где не дует и можно согреться. Офицерская шинель была мне великовата и почти не удерживала тепло: казалось, внутри неё гуляют сквозняки не хуже, чем снаружи. Со мной летели какие-то офицеры, но это были флотские – и держались они особняком. Как же, как же, не пристало космическим богам даже стоять рядом с пропылённой пехотой, а то, не дай бог, ещё заразятся чем. Пазик подали к платформе через полчаса, когда я уже устал притопывать ногами, разминать руки и подпрыгивать на месте, дабы хоть как-то разогнать кровь. К дверям протолкалась толстая тётка с короткими фиолетовыми волосами, которые очень гармонировали с фиолетовым же пуховиком.

– Так! – визгливо объявила она. – Готовим проездные документы! И если увижу, что кто-то на дюзы ссыт, в автобус не пущу! Гагарины хреновы, это уже лет сто как не смешно!

Я не знал, о чём она говорила, но, судя по ехидным ухмылкам космонавтов, те очень хорошо понимали, в чём дело. Двери открылись, я поднялся внутрь и, забравшись в конец салона, плюхнулся в жёсткое кресло. Ремни, регулирование подголовника, попытка поставить ноги хоть сколько-нибудь комфортно – пространство между сиденьями оказалось узким, и мои колени не помещались. Впрочем, я не знал ни одного человека старше десяти лет, которому было бы удобно сидеть в «пазике».

Офицеры рассаживались и пристёгивались, тихонько кряхтя и потирая ладони, – им тоже было холодно. Пилот в странном шлемофоне занял место за штурвалом, на рукояти которого я с удивлением разглядел пластмассовую розу в шарике оргстекла. Флотские оживились:

– Командир, а стоя возьмёшь? Мы без билета, зайцами.

– Передайте за проезд!

– У магазина остановите!

Но смех быстро прервала давешняя тётка-контролёр. Она ворвалась в автобус, потрясая сморщенным кулачком.

– Кто?! Кто это сделал?! Предупреждала же!

Офицеры жизнерадостно заржали, и тётка, покраснев от бессильной злости, ретировалась. Оранжевый тягач с мигалками оттащил нас к «гильзе» – здоровенной цилиндрической штуке, в которую устанавливался челнок перед тем, как в длинной-предлинной трубе его разгоняли до неимоверной скорости и запуливали на достаточную для включения двигателей высоту.

Гильза захлопнулась, включилось освещение в салоне. Мир накренился, и вскоре я обнаружил, что лежу на спине, глядя вверх, в лобовое стекло, где далеко-далеко виднелось малюсенькое серое пятнышко неба.

– Готовьсь… До старта три… – пробубнил пилот больше для себя. Я внутренне сжался в предвкушении перегрузок, тело заранее заныло. – Два. Один. Пуск!

В глазах потемнело: должно быть потому, что они, судя по ощущениям, переместились куда-то в район затылка. Точно так же, как и остальные внутренние органы – казалось, их размазало с обратной стороны спины. Однако буквально через несколько секунд – надо сказать, очень долгих и болезненных – стало гораздо легче. Небо, очень быстро из серого пятнышка превратившееся в огромное, бездонное и пронзительно-синее полотнище, постепенно чернело, на нём проявлялись первые звёзды.

Я никогда раньше не видел космоса и сейчас чувствовал ни с чем не сравнимый трепет от столкновения с настоящей бесконечностью – пустой, холодной и враждебной. Это небо не имело ничего общего с тем, что я наблюдал у себя над головой в течение всей жизни. Даже когда оно было закрыто тучами, даже во время сильного ветра, дождя и бурана я не чувствовал себя настолько маленькими и слабым.

Сейчас небо не пыталось меня убить, но оно было совершенно равнодушно и чуждо самой человеческой природе.

Рёв ускорителей стих, превратившись в негромкий говорок, а затем и вовсе в едва слышный шёпот. Немигающие звёзды проявлялись всё сильней и выглядели, как серебряные гвозди, вбитые в чёрное полотно. Присмотревшись, я понял, что некоторые из них ближе, чем казалось изначально, да и силуэты были знакомы.

Флотилия, висевшая на геостационарной орбите над Москвой, состояла из пары десятков кораблей, крупнейшим из которых был большой ракетный авианесущий крейсер «Юрий Гагарин» – флагман, краса и гордость страны советов. Вытянутый, сплющенный сверху и снизу, с длинной «палубой» и угловатыми надстройками в корме, с шипами антенн и куполами сенсоров, он чем-то напоминал морские авианосцы – прекрасный, словно высеченная из мрамора скульптура, огромный и смертельно опасный. Во время Лунной кампании он разворотил всю обратную сторону спутника, где располагалась крупная база НАТО, но и сам получил серьёзные повреждения – некоторые фрагменты корпус, были, словно корочкой на ране, покрыты строительными лесами.

Немного дальше на орбите висели длинные полукруглые оборонительные мониторы, похожие на цепочку сцепленных друг с другом железнодорожных вагонов, ощетинившихся разнокалиберными дулами и жерлами.

«Гагарин» увеличивался в размерах, и я с трепетом осознал, какой же он на самом деле огромный – стальной исполин нависал над нами, как небольшая планета, усеянная кратерами ракетных шахт и стартовых катапульт. Топливо в ускорителях закончилось, включились маневровые двигатели – маленькие и жужжащие, как электробритва. Поскольку часть тепла от них выводилась в салон, тут же стало жарко. По бокам от нас я рассмотрел несколько быстро движущихся синих огоньков – другие «автобусы».

Странно, но полёт воспринимался, как часть какого-то фантастического фильма. Я многое повидал на экране, и настоящий космос оказался не так удивителен, как ожидалось, но когда мы пролетали прямо под крейсером и нас накрыла его чёрная мрачная тень, меня всего затрясло от озарения: чёрт побери, товарищ майор, вы же в космосе! В жалкой тонкостенной скорлупе, сконструированной на основе древнего автобуса, летите выполнять задание, от успеха которого зависит исход вооружённого переворота и судьба целой страны. А если учесть, что страна теперь занимает не одну шестую, а две третьих суши… От подобной ответственности кому хочешь станет не по себе.

Я посмотрел на немигающие звёзды и, отругав себя как следует, скомандовал успокоиться.

Только концентрация, только логика, только холодная голова и чистые руки. Документы должны быть в порядке – по крайней мере, для образа шпиона, отправленного подпольем Конторы. В голову лезла целая куча всяческих «если», например: что, если у маршала будет надёжный канал связи с мозговым центром восстания или с самим Разумом? Что, если у него есть стопроцентная уверенность в том, что после восстания он точно получит своё и не пополнит ряды «обманутых вкладчиков»? Что, если Разум – и есть Гречко?