Денис Шабалов - Без права на ошибку

Он оглядел толпящихся людей и ткнул стволом винтореза в сторону стенки:

– Становись.

Кто-то всхлипнул, кто-то забормотал, послышался женский плач… Добрынин, деловито расставляя людей, не обратил на это ровно никакого внимания. Слишком долго жили за чужой счет. Слишком длинный шлейф за вами. Пора оплачивать.

Расставил, попятился назад, оценивая… Нормально, кучками стоят. Одна пуля на двоих-троих. Отошел к пулемету, лязгнул металлом, взводя затвор, ухватил за рукоять, прижимая приклад к плечу и поднимая ствол. Приговоренным преступникам, вроде бы, давали в прежние времена последнее слово… Но мы тут как-нибудь обойдемся. Да и что уже говорить?..

Сместив ствол влево, к краю, он выжал спусковую скобу. Пулемет застучал, словно швейная машинка, укладывая пули ровной частой строчкой. Толпа завизжала, завопила на разные голоса, в паническом ужасе позабыв о связывающей их веревке, люди метнулись в стороны, пытаясь уйти от полыхающего огнем черного зрачка. Свалка. Крики. Осколки камня, выбиваемые крупным калибром, секущие плоть острыми краями. Рикошеты. Перечеркнув толпу, Добрынин опустил ствол и пошел в обратном направлении, цепляя валяющиеся вповалку тела. Пули с чавканьем грызли их, взрывая мясо брызгами крови и костяного крошева. Пополз было в сторону мужик с оторванными ногами, оставляя на земле влажный темный след – Добрынин, прервавшись на секунду, тормознул его короткой очередью. Тело швырнуло в сторону, разорвав на две половины. Завопила какая-то баба, протягивая к нему руки… правая тотчас же улетела к стенке, срезанная тяжелой пулей. Полминуты – и от живых людей осталась лишь груда мяса, исходящая парком на прохладном воздухе.

Лента закончилась, вхолостую щелкнул боек. Добрынин, отпустив рукоять, попятился от пулемета. Забывшись, хотел было вытереть повлажневший лоб – наткнулся рукой на шлем. Не хватало воздуха, легкие горели, словно их жарили на сковороде. Судорожно вздохнул, еще раз и еще – отпустило: все это время за пулеметом он как-то забыл дышать. Пошел к телам – осмотреть уже и закончить это.

Живые были, и оказалось их еще достаточно. Они шевелились, хрипели, судорожно дергались, пытаясь выбраться из-под придавивших их тел, стонали разноголосо… Данил даже удивился как-то отстраненно – вроде бы и крупный калибр, а поди ж ты… Постоял с полминуты, оглядывая дело рук своих и решая, что же делать дальше – и, развернувшись, направился к ближайшему тягачу с цистерной.

Возвращаясь назад с металлической бочкой на загривке, заметил, что из-под земли постепенно начинают появляться люди. Осмотрелся тревожно, пытаясь найти знакомую фигурку – Юки не было. Выдохнул с облегчением: рано, не закончил он еще с делами, пусть пока внизу сидит. Опустив бочку, выдрал пробку – и принялся лить черную маслянистую жижу соляры на плавающие в собственной крови тела.

– Слушай, Серега… Ну это уже слишком… Не по-человечески как-то…

Добрынин обернулся – рядом, наблюдая за ним, стоял Дедушка Витт. Да и вся ДШГ тут же неподалеку.

– А где ты здесь людей видишь? – спросил Добрынин, не останавливаясь.

– Нельзя же так воевать. Склады мы взяли, Братство задушили… Дострели просто и всего делов.

– Это уже не война. Это месть, – просто сказал Данил. Получилось самую малость высокопарно, но ему было плевать. – Когда ты у себя в Пензе спокойно жил и водочку попивал – нас эти твари в затылок расстреливали. Вот у этой самой стеночки. Если приглядеться, старые отметины еще видны. Так что или помоги, или не мешай. По-хорошему тебя прошу.

Виталий Анатольевич, покачав головой, отошел.

Опорожнив бочку и тщательно пролив всю кучу, Добрынин отбросил ее в сторону. Достал из подсумка фальшфейер, отвинтил колпачок, держа руку чуть на отлёте, дернул выпавшую наружу веревочку. Полыхнуло красным. И, размахнувшись, он отправил сигнальный факел прямо в лужу соляры, скопившейся между тел.

Температура горения магния, входящего в состав, более двух тысяч градусов. А температура воспламенения дизельного топлива около двухсот. И неправду говорят, что его нельзя поджечь. Еще как можно. Трудно – но можно. Но уж коль поджег, то потушить действительно тяжело. Костер сам поддерживает свою температуру, пожирая топливо. А топлива ему налито было с избытком.

Постояв немного у разгорающегося погребального костра и послушав, как из огня несется пронзительный захлебывающиеся визг, Данил развернулся и, тяжело ступая, пошел ко входу в Убежище.

Оставалось вернуть последний долг.

Дверь в отсек была в том же состоянии, как он ее и оставил. Отперев, Добрынин шагнул через порог – и, закрыв герму, повернул запоры, полностью отсекая комнату от внешнего мира. Встав у двери, он молча смотрел на сидящего у противоположной стены человека. Огонь, притухший было после расправы с пленными, разгорался в душе с новой силой. Он достиг своей цели. Паук в его власти. Умирать он будет медленно и мучительно. Хотелось драть кишки наружу, наматывая их сизые гроздья на руку, рвать ногти, пилить зубы напильником, давить до хруста череп, выламывать ребра одно за другим!.. Ничего, все это у них еще впереди! И никто не помешает!

– Ты знаешь, кто я такой? – еле сдерживая себя, спросил Добрынин. Прежде чем начинать, Паук должен был узнать, за что платит.

– Имею подозрения, – ответил Верховный. Он был спокоен и смотрел на возвышающуюся над ним черную глыбу с каким-то даже любопытством. – Местный?

Данил молчал.

– Местный, – сам себе ответил Паук. – Кто ж еще… Морду-то покажи. Погляжу напоследок…

– Двадцать лет назад тебя, тварь, выкинули из Убежища за все твои мерзости, – щелкнув замками шлема и снимая его с головы, с ненавистью проговорил Добрынин. – Ты заткнул воздуховоды. Наверх пошла команда ликвидаторов, которые смогли разобрать завал. Но ни один из них не выжил. Погибли все, мучительной смертью. Последним умер мой отец. Умерла и мать – но уже после моего рождения. Она тоже получила дозу, когда ухаживала за ним. Меня вырастил дед. Двадцать лет я ждал, двадцать лет работал, приближая этот момент… Ты понимаешь, что сейчас произойдет?

– Убивать будешь… – пожал плечами Паутиков.

Что-то было не так. Тарантул не метался по отсеку в ужасе, не бросался в ноги, моля о пощаде… не было в его взгляде той затравленности, что в мечтах рисовал себе Добрынин. Он сидел – абсолютно спокойный, какой-то даже уставший – и ждал.

– Не просто убивать, – раздельно, чтоб понял этот человек у стены, чтоб до него дошло наконец, сказал Добрынин. – Умирать ты будешь долго. Может быть, не один день…

Верховный покивал – равнодушно, так, будто принял уже свою участь, смирился с ней …

– Двадцать лет… подумать только… Ты проделал такой путь – и только ради мести?!.. Крепок мужик. Кремень. Ну давай, браток. Своих ты все равно уже не вернешь.