Денис Шабалов - Без права на ошибку

Долго в погребе стоял, глотал слюни голодные. Ящик с консервой – вот он. Бери банку, вскрывай, да ешь! Трескай за обе щеки. А к концу недели спустится мамка за банкой, суп варить – а там пусто. Сначала Сашка помрет, потом Мишка. Потом и мамка. А может наоборот.

Не стал много брать. Взял три штуки – осталось пятнадцать. Ничо. Им бы до возврату продержаться.

Вышел на улицу. Мужики через дом опять про Ставрополь говорят. Склады там – во! Магазины – во! По края полны! И хотят ехать – да как? Караванщикам лишние рты не нужны.

– А ты, Родкин, куда собрался?

Молчит Данька, не говорит. Скажешь – ну как донесут караванщикам? Как тогда на крышу лезть?

Вот и машины. Вокруг люди снуют, к отъезду готовят. Один колеса смотрит, двое в мотор лезут. Вокруг охранник ходит – в броне, с автоматом. Смотрит хмуро по сторонам. Зазеваешься, увидит – стрельнет! Страшно!

Спрятался Данька в кустах у дороги. Караулит. Сердце в ушах ухает, в горле сухо. Как лезть? Машина большая, зазеваешься, сорвешься – раздавит!

Тронулся караван. Заревели двигатели, пустили дым черный. Закрутились колеса, каждое – выше Даньки. Пошли. Данька к земле приник, глаза страхом застит. Прошла первая, за ней другая, третья. Последний – УРАЛ с лесенкой. Стукнуло Данькино сердце, волосы на голове так и поднялись. УРАЛ машина огромная, земля под ней сотрясается. И бросился Данька за ним, как заяц от охотника! Догнал, вцепился в лесенку, споткнулся… Думал – все, ажно дух захватило! Но нет, выдержали руки. Раз, два, три – и на крыше. Родкины – они всегда ловки были. На деревья в гнезда за яйцами лазил – не падал. А тут – упасть?

Забрался – сердце от восторга колотится! Влез! Ну – в добрый путь!

Долго ехали. Весь день, весь вечер. Местами медленно, тряско, местами – шибко, аж дух захватывает. Крыша дрожит, раскачивается, упадешь – переломаешься! Сидит Данька за трубу уцепившись, по сторонам смотрит. Направо – вещи невиданные, налево – вещи невиданные. Он в своем селе и не глядел такого. Машины на обочинах – ржавые. Столбы у дороги – кривые. Деревни – серые, безлюдные. Вот где смерть косой прошла… У них в селе человек полтораста, а здесь – пусто, голо, жутко. А как через реку огромную по рельсам машины повезли – так и вовсе со страху чуть вниз не слетел.

К ночи стали. Поле вокруг, вдалеке сельцо маячит. Ни огонька там – пусто. Радиация небольшая – дозиметр чуть пощелкивает, малую цифру в окошке кажет. Можно и маску снять.

Ночь прошла, Данька на крыше проспал. Хорошо на крыше! Звезды в небе, поле вокруг. Тишина, мысли всякие. Опять Ставрополь перед глазами стоит. Полки едой ломятся. Хлеб, консервы, напитки разные. Пробовал Данька, раз, сок из пакета – вкуснотища! Ничего вкуснее на едал!

Утро встало. Вышли из машин караванщики, стали в путь собираться. Костер запалили. Один банки вскрывает, другой хлеб режет. Заурчало у Даньки в животе кажись на всю округу. Двенадцать лет на свете живет – а когда вволю ел и не помнит. Смотрит во все глаза – богато у торговых людей. Загляделся, потянуло его вперед, повело к костру, к пище сытной. Авось не обидят мальчишку?

Слез по лесенке, к костру пошел. К людям. Удивились они – откуда таков? Обступили, кричат, вопросы задают. Кто, откуда взялся, как пролез? Рассказал Данька про крышу. Всполошились караванщики. Мальчишка день ехал, ночь спал, охрана не видела! Вызвали старшего охранщика, стали кричать, пальцами в Даньку, в крышу тыкать. Тот отбрехивается – не было такого и все. Данька уж и не рад что на землю слез. Ссадят. Ей-богу ссадят. Оставят тут на погибель.

Заплакал, носом зашмыгал.

– Возьмите меня с собой. Ем я мало, работать могу много. Не пожалеете.

– Говорил тебе – нельзя! Своих хватает! – подступает старший караванищик. – Не послушал! Обманом пролез! Четыреста километров тебя тащили! Каждого подбирать – не напасёшься!

Сказал, будто весу в нем – тонна. Сорок кило не будет – какая от них техники убыль? Машина огромная – его, комара, и не заметит.

Очерствело сердце у людей. Никого не жалко. Дали Даньке консерву, аптечку. Показали село вдалеке.

– Туда иди. В прошлый раз шли – дед там живой еще был. Приютит ненадолго. Не можем мы тебя. В другой раз будешь знать, как по крышам лазить.

Пошел.

Идет по полю. Идет, идет – присядет отдохнуть на кочку. Посмотрит – далеко еще. Накормили бы – так живей дело пошло. Одно хорошо – дармовая банка тушенки в рюкзаке лежит, сердце греет. Четыреста километров проехал, считай – полпути одолел, а запас свой не тронул. Да еще и с прибытком. Ничо, терпимо пока, голова только кружится и брюхо сосет. Думает: авось живой еще дед. Авось и накормит. Много ль ему надо? Корку хлеба в воде размочить, две ложки из консервы ковырнуть – вот и сила пришла, хоть десять, хоть двадцать километров топай.

Дошел наконец. Солнце высоко, полдень. Жарко в комбезе, Данька потом обливается. Посмотрел на дозиметр – чуть выше нормы. Снял, в рюкзак засунул.

Село пустое, мертвое. Прошел по центральной улице из конца в конец. Дома серые, дождем облитые, ветром обдутые. Хозяйской руки нет. Где старика искать? Присел на завалинку – думать. Сидел-сидел – глаза слипаться начали. Открыл, посидел немного, ворочая в голове думы тяжелые – опять закрылись. Вспомнил про мамку, про братиков, вздохнул: как они там одни? Их жалко – а себя и того жальче. Забрался за четыреста верст от дома – куда теперь идти?

Упала Данькина голова на грудь, заплакал он тихо, слезы по щекам размазывая. Долго плакал. Задремал. Поплыло его тело кверху, легкость почуяло. Летит. Смотрит: вот она, деревня родная. Во дворе Мишка с ружьем стоит, голубя караулит. Еще два у ног валяются. Увидел старшего брата, прицелился.

Всполошился Данька:

– Ты что, Мишка, обалдел с голодухи? Это ж я, брат твой!

Иль не услышал Мишка, иль еще чего. Выстрелил из ружья своего деревянного – Даньке прямо в крыло! Грохнулся Данька об землю, закричал… и проснулся.

Огляделся – все так же пусто вокруг. Вздохнул. Чего сидеть, горевать? Попал в переплет – так выкручивайся! Иль он девчонка, слезы лить?

Зашел в дом, осмотреться. Пусто, шаром покати. Дом за домом осмотрел все село. В последнем и старика нашел. Мертвый старик, давно уже. Как лежал на кровати – так и лежит, не встал больше. Осмотрел Данька и его хозяйство – дом, сарай, погреб. Нашел-таки съестного, обрадовался!

Достал атлас из рюкзака. Шестьсот километров – путь неблизкий. Подкормиться бы надо… На радостях вскрыл банку, половину отъел, остальное спрятал – когда еще еды найдет?

Вышел на дорогу. Посмотрел направо, посмотрел налево. Повернулся – и зашагал на солнышко. На юг ему. На юге Ставрополь.

Долго шел. День прошагал, ночью в овраге в поле ночевал. Тепло на улице, можно и так. Родкины – они привычные. Потом опять день шагал, к ночи в домик обходчика у железной дороги забрался. Опять голод. Открыл рюкзак, посмотрел на полбанки – так и хлынули слюни голодные, заполнили рот, в горло потекли. Смотрел, смотрел – закрыл. Нельзя. Терпи маленько. Когда еще еду найдешь? Три банки у него, да еще полбанки, да сухарей две буханки у деда нашел. Все. А идти далеко, за два дня немного одолел. Засунул рюкзак под лавку, от греха, сам на другую лег. Спи. В Ставрополь придешь – отъешься.