Денис Шабалов - Без права на ошибку

Ночью дождь пошел. Ревел ветер за стеной, грохотал жестью на крыше, хлестал косыми струями по стеклу, невесть как сохранившемуся. Съежился Данька в углу, в темном домике путевого обходчика, смотрел в окно на непогоду. Один в целом мире, за полтыщи верст от дома. Страшно, тревожно, сердце заходится – как в такую даль доберется? Или повернуть? Дорогу помнит, должен дойти, небось не пропадет. Ан нет, нельзя назад. Братишки маленькие, он один мужик в семье. Поехал на заработки – должен с прибытком вернуться.

Закончилась гроза, уснул.

Утром, спросонья, подхватился с лавки – за стеной чудовище страшное ревет, по рельсам стучит. Слышал он про чудовищ от караванщиков. Появились в мире монстры страшные, жрут людей без разбора, взрослых мужиков на части рвут! Мальчишку им заглотить – раз плюнуть!

Вспорхнуло сердце воробышком, дернулся к окну, выглянул – а это поезд мимо идет! На юг! Встрепыхнулся Данька, вскочил, рюкзак из-под лавки выдернул, маску кой-как напялил! Выскочил на улицу, побежал вдоль насыпи! Эх, зацепиться бы за поезд – враз бы домчал!

Серьезный поезд, большой. Вагоны огромные, в заклепках. Наружу пушки торчат. На платформах танки мелькают – сила! Дернулся было Данька за поручень уцепиться – да сорвались руки. Так и полетел он с насыпи кубарем.

Упал в бурьян, рюкзак в одну сторону, сам в другую. Долго лежал, дух переводил. Встал, осмотрел, себя ощупал – цел вроде. Эх, не удалось зацепиться. А то бы с ветерком еще километров триста. Что за негодь такая.

Пошел пешком.

Шел полдня, в середине к деревне вышел. Пустая деревня – такая же как и многие. У крайнего дома, в канаве, баба с ребятами сидит. Плачет тихонько. Рядом – мужик на спине валяется. Волосы колтуном, борода нечёсана, глаза потухшие в небо смотрят. Ребята – мал-мала меньше, прижались к ней с обеих боков. Один кулак грязный сосет, другой на мужика во все глаза смотрит. Непонятно ему – почему лежит, почему не шевелится?

Качается баба из стороны в сторону, приговаривает:

– Куда ж мы теперь с вами, детушки… Дома нет, кормильца нет… Ничего нет. Пропадем с голода…

Постоял Данька рядом, посмотрел. Ему тяжело – а тут и вовсе горе страшное. Открыл рюкзак, вынул консерву и буханку сухую, положил рядом с мужиком на траву. Повернулся – и дальше пошел. Эх, время… Бедовое время, страшное.

Снова шел полдня до вечера. Устал. Снова голод брюхо терзает. Разделилось в нем два человека. Один говорит – дурак, зачем консерву отдал? И им не поможет – и сам помрешь! Другой говорит – правильно отдал, глядишь продержаться неделю. А там и к людям выйдут. Жалко Даньке консерву и буханку. Но вспомнил двух ребят около бабы – и сразу плохого как ветром сдуло. Такие же братишки у него. Я здесь помог – глядишь, и моим кто поможет!

К ночи набрел на деревню. Зашел осторожно в крайний дом, на ощупь. Темно в доме. Половицы поскрипывают, на чердаке завывает кто-то – не то ветер, не то домовик. Про домовиков батька сказывал – хорошие они, если дом ухоженный. А если брошено жилье, нет человека – то и домовик злой, вредный.

Шепчет:

– Пусти дедушка переночевать. Я вреда не нанесу. Полежу отдохну, утром уйду. Можно?

Слушает – затихло наверху. Наверно можно, раз не воет больше.

Пробрался осторожно в большую комнату – главный зал. Нащупал мягкое – диван. Спичек нет, фонаря нет – плохо. Положил рюкзак на пол, сам на краешек дивана. Пустой дом, чего бояться? Переспит – и дальше. Брюхо голодное руками прижал – нельзя сейчас есть. Ночь перетерпит, заспит – во сне есть не хочется. Завтра день опять идти, завтра утром поест, сил прибавит.

Уснул.

Утром с первыми лучами проснулся. Заглянуло солнце в окошко – Даньке прямо в глаз лучиком. Зажмурился он, чихнул. Глаза открыл – мать честная! Лежит он на диване, напротив через комнату – кресло стоит. А в кресле том – мужик сидит, на него смотрит! Лицо страшное, оскаленное, кожа синюшная, глаза навыкате. Да не живой мужик, мертвый! Всю ночь с мертвецом в комнате проспал!

Подхватился Данька – и вон из дома!

Долго бежал. Ушли все силы. После опомнился – а рюкзака-то и нет. Забыл! Вот беда так беда!

Подкосились у Даньки ноги. Сел у обочины, заплакал. Назад вернуться – ни за что в дом не войдет. Жутко! Не мертвяк ли ночью на чердаке выл? А ну как снова оживет? Зыркнет на него глазами мутными, ухватит рукой костлявой, да как спросит:

– А что ты в моем доме делаешь?! Воровать пришел? А вот сейчас заглочу тебя с потрохами – увидишь тогда, как по чужим домам шляться!

Нет, не сможет он. Пропал рюкзак – не воротишь.

Пало на Даньку горе страшное. Придавило к земле, притиснуло. Еды нет, воды нет – ничего нет. Только дозиметр с противогазом остались. Как полтыщи верст одолеть? Ложись у обочины и помирай. Раз дернулся назад, два дернулся – но мертвец проклятый перед глазами стоит. Поплелся куда глаза глядят, ногами бахил пыль загребая, кулаками слезы размазывая.

Недолго шел. Час прошел, глядь – село. Постоял у околицы, посмотрел – люди. Подвело живот у Даньки. Голова кружится, в ногах слабость. Что делать?

Пошел по домам – руку тянуть. Плохо выходит. Деревня бедная. Люди голодные. Свои не кормлены – а тут этот шастает. Смотрят на него – будто заразный он. Гонят так – будто всю жизнь его ненавидели.

Отошел было Данька – снова вернулся. Из крайнего дома на улицу ведро плеснули. До крайней нужды дошел – присел на корточки, принялся в траве густой шарить. Авось съедобное выкинули?

Нащупал – бумажка. Еще нащупал – железка непонятная. Снова нащупал – корочка хлебная. Поднял, обдул губами, о майку вытер. Не заболеть бы с нее – не знай кто выкинул, да на земле валялась. А рот голодный уже сам разевается, язык голодный к корочке тянется. Ничо, авось с хлеба не захвораешь.

Захрустела косточка на губах, потекли в глотку голодные слюни. Раз – и нету корочки, будто и не было.

Поднялся Данька с колен, повернулся – и дальше пошел.

Шел долго. Верста с верстой складывается, километр с километром. Плохо Даньке, голодно. Пройдет сто шагов – сядет, отдохнет. Еще сто шагов – снова отдыхай. Рюкзак с консервой перед глазами дразнится. Теперь бы вернуться – не побоялся бы мужика мертвого. Вгрызся бы в него, отобрал рюкзак. Да уж поздно. Где та деревня – не помнит от голода.

Глядь – перепелка на дорогу выскочила. Трясет хвостом, на лапку припадает, за собой зовет. Смекнул Данька – неспроста. Вокруг себя глядеть начал. Наткнулся на гнездо, там – три яйца маленьких. Обрадовался! Разбил одно, выпил, разбил другое, выпил, разбил третье. Разом сил прибавилось, снова вперед зашагал. Перепелка летает вокруг, кричит – а Даньке что до нее? У него смерть голодная перед глазами.

К вечеру дошел в село. Село крупное, у большой дороги стоит. В селе – торг. Народу!.. Начал по рядам ходить, смотреть. Интересно! Здесь оружием торгуют – да не двустволками, как у батьки, настоящим. Там – противогазами, фильтрами. Кто-то снадобья выставил, кто-то одежду, кто-то патроны или еду. Ходил, смотрел, слушал – кой-чего понял. Местные – по всему видать – в достатке. Ярмарка на триста верст вокруг одна. Селяне ее всем миром держат, с нее кормятся. Путников на ночлег пускают, обратно плату берут. Задумался – почему так? Почему несправедливость? Кто с голоду пухнет, а кто ест каждый день. Думал, думал – понял. Дорога большая через село проходит. Караваны часто ездят, путники ходят. Приспособились местные. Жалко стало Даньке свою деревню. Кабы и через нее дорога большая шла – может и не помер батька. И Барбос бы не убег. Защипало снова в носу – но сдержался. Не время щас. Без ничего остался, думать надо, как хозяйство поправить.