Франсис Карсак - Том 3. Львы Эльдорадо

Я просмотрел мои старые записи, но каких-либо упоминаний о боге, который приходит с ветром, не обнаружил. Впрочем, с моей стороны было бы наивно полагать, что я достаточно далеко продвинулся в понимании религии моих друзей гюйсов! Я даже не смог войти ни в одну из их пещер, включая те, которые, как мне известно, служат всего лишь складами. Меня рады видеть на охоте, в деревне, но и только.

Между тем, несколько минут назад я связался по радио с Джеком, снова посоветовав ему не отменять распоряжения: ночью никому не выходить. Я слышу, как где-то сзади ворчит Джон: «Стало быть, вы тоже верите во весь этот туземный вздор?»

Где-то на юге уже поднимается легкий ветер. Теплый ветер. Уже полдесятого, а перед тем как отправиться спать, мне еще нужно привести в порядок свои записи. Спокойной ночи, Ирэн.

Ритуальный пир окончен, мы спели священные гимны и в огромной пещере, освещенной факелами и масляными светильниками, станцевали танец бога. Приближается час выбора, и мы идем в первую пещеру, где нас ждут девушки, расположившиеся кольцом вокруг Руки судьбы. И я боюсь! Бог не может не знать, что Маэми — самая красивая и самая нежная. Я боюсь, что он выберет именно ее. Но я — эгоист, ибо, что может значить жизнь жены скромного охотника по сравнению с жизнью супруги бога? Ведь это такая честь для ее семьи, и даже для меня самого!

Мы находимся в зале судьбы, все взрослые члены клана и некоторые важные люди из числа паломников. Жрецы развернули Руку и проверили ее завесу. Теперь мы ждем только сигнал дозорного, который один остался снаружи, чтобы объявить о прибытии дыхания бога. Я смотрю на Маэми, она бледна и молчалива — как, впрочем, и все ее подруги, — подавлена возможным величием ее судьбы, но в какой-то миг наши взгляды встретились, и она мне улыбнулась. Теперь ее губы слегка шевелятся, она молится, но вот только чего она просит — чтобы ее избрали или чтобы оставили со мной?

Нохиа света! Поднялся жаркий ветер. Здесь, в пещере, за стеной, в которой оставлено только узкое отверстие для прохода дозорного и Избранной, мы его не чувствуем. Мы ждем, стоя в колеблющемся свете факелов, которые держат старейшины. Вверху, на площадке, стоит Огар-неофит, готовый открыть окошко в скале и впустить дыхание бога.

Ауто света! Прохладный ветер! Все напряжены, затаили дыхание. Бог идет к нам! Броами света! Приближается ледяной ветер. Орбло, верховный жрец, отдает приказ. Деревянное окошко открывается, и холодное дыхание Бога проникает в пещеру и ударяет в завесу. Рука судьбы поворачивается на своей хорошо смазанной оси. Окошко снова закрывается, завеса падает, и Рука судьбы поворачивается на конце деревянного рычага; вытянутый палец поочередно указывает на девушек. Одни едва сдерживают смех, другие дрожат. Рычаг поворачивается все медленнее и медленнее. О великий Ками, бог охоты, не оставь своего слугу, сделай так, чтобы палец не указал на Маэми! Он сейчас остановится, не дойдя до нее, укажет, на Валу-гордячку, он сейчас... Палец указывает на Маэми, она избрана!

Она проходит мимо меня, прямая как палка, взгляд ее устремлен вдаль; на ней шуба из меха божума, в которую ее только что облачили жрецы.

Перед тем как войти в пролом, она поворачивается, машет мне рукой на прощание и исчезает в ночи. Все кончено, укладываются последние камни, закрывая проход. Все кончено!

Мне следовало бы преисполниться радости и гордости, но я ощущаю смертельную грусть. Я никогда уже больше не увижу Маэми!

Приближается полночь, и в лагере техников все огни погашены, но окно Мэри и окно ее отца еще освещены.

Я лежу, растянувшись на шезлонге, в северной галерее. Туземная деревня погрузилась во мрак еще с наступления сумерек; темно там и сейчас. На площади в этот вечер — ни единого огонька. Должно быть, они все находятся в глубине своих пещер из-за какой-то священной церемонии, в одной из тех пещер, куда даже Пьеру не удалось проникнуть. Где-то на юге поднялся ветер, вовсе не ледяной, и он становится все более и более неистовым. Песок скребет по металлу крыш и стен, но здесь, на северной стороне, я в безопасности. Из-за вывиха мне по-прежнему больно ступать на землю. Нужно уже идти спать, тем более что и ветер становится прохладным, температура падает. Неужели это и есть ледяной ветер С’гами?

Теперь уже очень холодно, ветер жестокий и бесспорно ледяной. Слышен грохот, идущий от ангара, вероятно, это оторвавшийся кусок жести, который вибрирует, подражая грому. И — я смотрю на часы, чтобы удостовериться, что я не ошибаюсь — хотя сейчас только двадцать минут первого ночи, мне кажется, что небо стало светлее, чем было только что, светлее, чем при нормальном освещении, создаваемом красной луной Ганэ. Она сейчас высоко-высоко, почти что в зените. Я поднимаюсь, прыгая на одной ноге, огибаю угол и перебираюсь на западную галерею, где меня тут же едва не сбивают с ног колючий песок и леденящая снежная буря. Разинув рот, я так и замираю на месте! Там, на юге, стоит день! Можно даже различить белые облака на голубом небе, или, скорее, в треугольнике голубого неба, в то время как повсюду в других местах стоит ночь, в которой сияют Ганэ и три внешние планеты, Гам, Ва и Минами. Впрочем, их я едва вижу: они теряются в сиянии луны, которая вот-вот заслонит их.

Позади меня раздается шум шагов; я скачком поворачиваюсь, позабыв о ноге, и вскрикиваю от боли. Это Джон, и я молча указываю рукой на юг.

— Странный феномен, — говорит он. — Нашему ученейшему другу Пьеру Беллеру придется сильно постараться, чтобы его объяснить. Но в данный момент мне нужно закрепить этот чертов кусок жести, который всех перебудит.

— А не лучше ли будет подождать наступления дня? Ледяной ветер, предсказанный С’гами, уже тут, и, быть может, выходить опасно...

— Глупости! Да, ветер есть, этого нельзя отрицать. Что касается бога, то я поверю в него, когда его увижу, да и потом, у меня есть револьвер!

Он сбегает по лестнице и исчезает. Я жду, не в состоянии сделать что-либо другое из-за моей поврежденной ноги. Ко мне присоединяется Мэри, облокачивается на балюстраду.

— Где отец?

— Пошел закрепить кусок жести, который...

О! Этот крик, этот ужасный крик, два выстрела, еще один крик, резко оборвавшийся! Мэри стоит на нижней ступени лестницы, глухая к моим призывам, я спешу, падаю, чуть не убиваюсь о поручень. Другой крик, пронзительный женский крик, за которым следует что-то вроде не совсем отчетливого бульканья, — и тишина. Мэри! Мэри! Я ползу, прыгаю на одной ноге, потом бегу, совершенно забыв о боли, добираюсь до участка, где находятся ангары, спотыкаюсь о темную массу. Это Джон, голова его наполовину оторвана. Мэри! Мэри! Никакого ответа. И тогда я изо всех сил дергаю за веревку сирены.