Николай Чадович - Фантастика. Журнал Парус [компиляция]

Дома я рассказал, что нашел коляску в парке. Мама была тронута. Она тут же занялась чисткой и оснащением коляски. Целый день мама действовала на нервы отцу и мне тем, что демонстрировала свои швейные изделия: матрас из полусгоревшего стеганого одеяла, которое она отыскала среди бабушкиного тряпья на чердаке, перинку, изготовленную из пуховой подушки с пододеяльником из ткани, которая еще носила следы бабушкиной монограммы.

— Разве не прелесть? — повторяла мама, надеясь на похвалу.

Мы с папой переглядывались и, разумеется, восхищались. Мы были рады, что она опять приободрилась и не думала целыми днями лишь о мертвых и о старых добрых временах…

Ребенок родился ночью. Он появился на свет, когда я в отчаяньи метался по нашему переулку в надежде найти ту дверь, где женщина пообещала мне дать огня. Но я не мог вспомнить дом, а между тем наступила ночь. Никто не открывал дверь. Все боялись чужих, которые из-за голода не останавливались ни перед чем.

Когда я возвратился обратно в подвал, осторожно ступая в темноте, у младенца уже была перерезана пуповина.

— Родилась девочка, Роланд, — сказала мама. — Мы назовем ее Йесикой-Мартой, правда, Клаус?

— Как ты пожелаешь, Инге, — ответил папа.

Он выпроводил меня из подвала:

— Я подстелил маме матрас из детской коляски. Он промок от крови, и у нас нет подстилки для новорожденной. Сбегай, посмотри, может, в сарае есть еще немного сена.

Я побежал и искал сено в кромешной тьме. Сена так и не нашел, потому что его израсходовали мама и Юдит для детей в подвале. Но я нашел большую коробку из-под хрустящего картофеля. Я подумал, что мягкая и сухая коробка сгодится для новорожденного. И отнес ее вниз к родителям.

Но мама не захотела укладывать ребенка в коробку из-под хрустящего картофеля.

— Она замерзнет, — прошептала мама вялым голосом. — Вы должны все время согревать ее, если хотите, чтобы девочка осталась жива.

Отец дал мне подержать ребеночка. Непомытого, он закутал его в пуховую подушку бабушки.

— Теперь твоя очередь согревать его, — сказал он. — А я тебя потом сменю.

Я расстегнул куртку и прижал легкий сверточек к груди. Сестренка лежала у меня на коленях, и я боялся даже пошевелиться. Подушка согревала и меня. Я с трудом удерживался, чтобы не заснуть, боялся, как бы девочка не задохнулась.

Каждый раз, когда она пищала или шевелилась, сердце мое замирало. Я был полон нежности, хотел отдать все, лишь бы она выжила. Для этого малюсенького беспомощного ребеночка, который не видел старого доброго времени, я готов был попрошайничать, воровать и грабить.

От долгого сидения и холода я совсем закоченел. Отец возился с мамой, она время от времени стонала, они тихо переговаривались друг с другом. Затем они умолкли. Было слышно их дыхание. Наверное, отец уснул возле мамы, измученной волнениями прошедшего дня. Потеряв много сил, она тоже отдыхала. Тут и меня одолела неспокойная полудрема.

Когда ребенок пошевелился, я испуганно проснулся. Через подвальные окошки пробивался предрассветный свет. Я разлепил глаза и различил надпись Андреаса:

ПРОКЛЯТЫЕ РОДИТЕЛИ!

Полстены заполнили косые печатные буквы. Значит, все же что-то осталось от него.

Я снова задремал над ребенком. Когда проснулся, было уже почти светло. Я различал папу с мамой, которые, прижавшись друг к другу, лежали на каменном полу под спальными мешками. На маме был дедушкин толстый свитер. Вокруг валялись куски ткани, платки и детское белье — все вещи были испачканы кровью. На полу застыла лужа крови. Мама лежала так, что мне было видно ее лицо. Казалось, она крепко спит. Ее лицо было бледно-синего цвета.

Мне вспомнился дедушкин домик в саду. Вот куда нам нужно было пойти! Там даже стояла старая печка-буржуйка. Почему я об этом раньше не подумал? Слава Богу, все обошлось. Сейчас все уже позади, мы переселимся в дачный домик. Разумеется, как только сможет ходить мама.

Когда стало настолько светло, что я уже мог прочитать бабушкину монограмму на подушке, меня разобрало любопытство. Не выдержав, я отодвинул полу куртки и уголок подушки, под которой скрывалась голова моей сестренки, чтобы разглядеть ее лицо. И окаменел, не в силах закричать от обуявшего меня ужаса…

У моей маленькой Йесики-Марты не было глаз. На их месте была обыкновенная кожа. Были лишь нос и ротик, который искал на моем теле грудь, чтобы пососать молока.

Меня парализовал такой ужас, что я даже не мог опять закутать девочку. Она зашевелилась, обнажив свое тельце. В моих руках лежал ребеночек, голый, окровавленный, и я увидел, что вместо рук у него были обрубки.

— Папочка, — прошептал я, — папочка…

Он вскочил и уставился на меня. Под глазами были темно-красные круги.

— Посмотри, — пролепетал я.

— Да, — проговорил он, — я знаю. Она умерла от потери крови. Она это знала. Она тихо покинула этот мир. Это была хорошая смерть. Она еще вспомнила о тебе.

Но я думал только о своей родившейся сестренке.

— Она же не умерла! — воскликнул я, — она все это время шевелилась.

Отец подполз ко мне и согнулся над моими коленями.

— Нет, Господи, нет, — простонал он.

Но я уже смотрел на маму. Постепенно до меня дошло, что означали папины слова. И тут я начал кричать. Я орал и орал, пока весь в поту не потерял сознание…

Когда я пришел в себя, то услышал, как кричал ребенок. Мне был слышен его голос, доносившийся из коробки из-под хрустящего картофеля. Голос у моей сестренки был довольно сильный. Папа как раз куда-то нес коробку.

— Куда ты понес ее? — спросил я в испуге.

— Ты спи, — сказал он.

Я заметил, что папа избегает моего взгляда.

— Нет, ты не сможешь этого сделать, — прошептал я.

По его щекам текли слезы.

— Что более гуманно — одно или другое? — спросил он.

Качаясь, я подошел к нему и погладил коробку.

— Не надо причинять ей боль, слышишь? — всхлипнул я.

Отец покачал головой:

— Останься. Побудь с мамой.

Папа вскоре вернулся, но мне это время показалось вечностью. Когда наконец на лестнице послышались шаги, я пошел навстречу. В руках папа продолжал держать коробку. Но теперь из нее не доносилось ни крика, ни шороха.

В этот же день мы перебрались в сад на склоне горы, в дедушкин дачный домик. Маму мы опять уложили в детскую коляску и плотно укрыли ее.

Никто не встретился нам, никто не задал вопросов. С большим трудом нам удалось втащить коляску на обледеневший склон горы. Когда наступила оттепель, мы похоронили обеих — маму и Йесику-Марту — под черешней.