Ру Эмерсон - Красавица и чудовище

— Отец нашел мне учителя, — продолжала она, перемещая смягченный дорогими воспоминаниями взгляд на Винсента. И даже в неярком свете свечей она увидела ответное тепло в его глазах. — А Винсент — ну конечно же, это был Винсент! — впервые повел меня на балет.

Винсент отошел в глубь комнаты, чтобы можно было смотреть на нее издалека. Он вспомнил, как она всегда любила представлять перед публикой, очаровывая буквально всех своей хрупкой, почти неземной красотой, своей грацией, веселым смехом и черными, бархатными глазами. Когда-то ему нравилось смотреть, как она играла на публику — как сейчас. Но теперь ему было грустно, потому что он понимал, что она именно играет. И улыбка у нее была какая-то нервная, а движения неестественно быстрые, хотя, как и прежде, исполненные изящества, только теперь в них чувствовалась некая уязвимость и напряженная суетливость. Что-то там, Наверху, опалило крылья этой бабочки, что-то темное омрачило ее веселость.

Ее первый балет. Он был тогда так молод, так беззаботен и невероятно наивен. А она — это обворожительное создание — была непередаваемо красива. Она появилась в туннелях совсем маленькой. Он считал, что она не помнит как жила до них. Он был ее самым первым и самым любимым товарищем, дорогим другом — и рабом. Он как-то процитировал ей Байрона: «И шествует в красе своей, как ночь…» Она засмеялась, услышав эти стихи, засмеялась так чудесно и спросила: «Правда, Винсент? Я так хожу?» — и нежно дотронулась пальцами до его лица.

Она очень любила поэзию и рыцарские романы, и он заучивал наизусть огромные куски из «Идиллий короля» Теннисона, когда она влюбилась в Ланцелота и плакала по поводу расстроенной свадьбы Джейн Эйр. Однако самое большое значение имели для нее музыка и танцы, — еще когда она была совсем маленькой. В подростковом возрасте это стало наваждением. Она моментально разучивала все танцы, которые исполнялись на Празднике Зимы и других празднествах — отрывки из балетов и современные танцы. Она по книгам учила экзерсизы и убедила сделать в углу Длинной Залы станок — для нее и еще нескольких девочек. — Но только она относилась к этим занятиям с религиозным почтением и спустя какое-то время осталась единственной, кто там работал.

Но на первый балет ее сводил он, Винсент. Он вспомнил, как торжественно вел ее по длинному, затемненному проходу и лишь покачивал головой, когда она задавала вопросы, пытаясь выведать, куда они идут. Она напоминала маленькую девочку, с нетерпением ожидающую Рождества. Он остановился, когда они вышли на маленькую открытую площадку, от которой во все стороны и вверх и вниз расходились тускло освещенные туннели и трубы. Один проход зиял полной темнотой. Она изящным движением расправила юбки и сложила пальцы, как балерина, — она видела это на рисунке в книжке. Это растрогало его. Она была такая молодая, такая непосредственная и восторженная! Она с беспокойством взглянула на него: «Мое платье в порядке? Как я выгляжу?»

Это всегда занимало ее в первую очередь. «Ты прелесть». Она углубилась вслед за ним в темноту, шурша юбками от соприкосновения с ее ногами и с ним. Он остановился, она — тоже. Тускло светил фонарь, принесенный им заранее. Почти на уровне их ступней зияло отверстие, но внутри этого бездонного колодца находилась лестница, поднимающаяся снизу вверх. Винсент посмотрел Наверх. Проследив за его взглядом, Лиза услышала доносившийся оттуда шум — шум аплодисментов.

Лиза дотронулась до его руки и прерывисто вздохнула, как будто у нее пересохло в горле. «Слушай, Винсент», — прошептала она. Это действительно были аплодисменты. Едва они замерли, как услышали музыку: «Лебединое озеро», ее любимый балет. Он чувствовал, как ее всю трясло. «Ты нашел дорогу».

Винсентa забавляло ее возбуждение. «Нужно спешить». Взяв ее за руку, он повел ее к лестнице, но сначала дал ей подняться на несколько ступенек, а потом стал взбираться сам.

Они вышли к скрытому за металлической решеткой вентиляционному отверстию, выходящему прямо на сцену. Он был уверен, что она не видела этой решетки и едва ли ощущала его присутствие за своей спиной. А он стоял, готовый ее подхватить, если она упадет. И в ту минуту, когда он впервые положил свою руку на ее, она повернулась и одарила его своей самой очаровательной улыбкой.

Нужно было быть сделанным из камня, чтобы не влюбиться в нее. Даже если бы он уже не любил ее всем пылом своего юного сердца.

Потом она снова повернулась к решетке. Все переполнявшие ее чувства отражались в ее глазах. Я ведь смотрел балет. Кажется, да, — пронеслось у него в голове. Но я помню только музыку, великолепный сплав счастья и трагедии — и лицо Лизы.

Казалось, она даже не дышала на протяжении всего спектакля — когда вызывали несчетное количество раз, кричали «Браво!» и «Брависсимо!» и бросали на сцену цветы. Как только занавес опустился в последний раз, она заговорила, не сводя глаз со сцены и танцоров — со ставшего каким-то будничным света и болтающих мужчин и женщин, спешащих уйти, как будто здесь только что не произошло Чудо. «Когда-нибудь, Винсент, — произнесла она тихим, страшно напряженным голосом (и казалось, что она сама вибрирует, стоя высоко на неудобной перекладине), — я тоже там буду. И буду танцевать для всех, танцевать для королей. — Она повернулась и посмотрела на него, и глаза ее потеплели. Она нежно улыбнулась и слегка дотронулась до его плеча. — Но танцевать я буду только для тебя».

И он был так молод и наивен, что поверил ей. Он тщательно обдумал мысль и в конце концов отверг ее. Лиза именно это и хотела сказать, она не лукавила. Тогда она была так же наивна и молода, как и он. В тот момент не было никакого предупреждающею знака — им обоим. Он не мог знать и никогда бы не поверил, будь у него возможность предвидеть будущее. Это не его и не ее вина. Он улыбнулся этим воспоминаниям и тут же отбросил их. Во всяком случае этот эпизод не мог вызвать неприятных воспоминаний.

Он вдруг снова вернулся в действительность, почувствовав запах книг Отца и свечей. Гордость Отца — настольная лампа из бело-зеленого стекла отбрасывала яркий свет на полудюжину открытых книг на его столе. Ох уж эта лампа! — улыбнулся Винсент. Единственной слабостью, которую позволял себе Отец, было хорошее освещение на письменном столе. Отец даже пошел на то, чтобы модернизировать эту старинную, прекрасной работы бронзовую лампу батарейками для карманных фонариков. Спасибо одному из их Помощников. Он понял, как важны для Отца книги, и по мере надобности посылал ему перезаряжающиеся батарейки.

Винсент осторожно понюхал воздух, ощутив слабый (экзотический для этого места) аромат Лизиных духов. Его ушей достиг голос Лизы, продолжающей рассказывать свои истории, и у него было ощущение, что он ничего и не пропустил. Возможно, так оно и было: у памяти свое время, не имеющее никакого отношения к реальному миру.