Константин Седов - Лес проснулся

О чем бы не говорил «малолетний балбес», он будто хвастался. И про лесничество, и про АСНП, и про стройку, и про свою новую машину, которую умудрился вставить в разговор. У меня сложилось ощущение, что он лично открыл планету, установил акустические приборы и построил на ней охотничье хозяйство с новым Ситроеном в гараже.

Когда разговор подходил к концу дверь вдруг распахнулась.

— Какого хрена, Эдик?!! — вошла девица.

Классическая блондинка, какими их принято представлять в ситкомах и анекдотах. Немыслимая прическа, ярко накрашенные пухлые губы и обилие драгоценностей. Меня накрыло облако парфюма.

— Э-э-э, Рита, солнышко, я занят, — Эдик сначала потерялся, а теперь пытался взять себя в руки, нервно посматривая на нас Сергеем Эдуардовичем.

— Мало того, что это не пентхаус, как ты мне обещал, так он даже не двухуровневый.

— Милая, давай потом…

— Я как последняя дура, рассказала и Таньке, и Нельке, и Гульке, что жить теперь буду в пентахаусе, заранее пригласила их на новоселье. Через неделю уже, между прочим. А куда я их теперь приглашу?! Мне эту халупу показать стыдно!

— Халупу?! — ей все же удалось вовлечь Эдика в разговор. Он возмущенно привстал, — халупу?!! Квартира в центре! На сто тридцать квадратов! Три комнаты! Дизайнеры работали, денег с меня содрали, золотые часы купить можно было.

— Квартира?!! — Рита потрясенно переспросила, — ты сказал, — квартира?!

— Ну, да. А что?!

— То есть, это даже не апартаменты?!!

— А какая разница?

— Разница?! Я что буду жить в квартире? И что дальше? Буду борщ тебе варить? Или может мне стиркой или глажкой заняться?

— Что? Подожди. А при чем тут…

— При том! К апартаментам прилагается обслуга. И потом апартаменты, — это престижнее. Это значит роскошь. Танька говорит, что ей муж так сказал.

— Да, что за глупость. Это понятие не роскоши, а просто юридическое. В самом помещении и разницы то нет. А Литвинов все, что угодно скажет, чтобы Танька ему мозги не компостировала.

— Глупость?! То есть, я еще и глупая?!

— Да нет, я хотел сказать…

— Одноэтажная квартира, — блондинка, сокрушенно покачала головой, — я просто нищая! Все нормальные люди живут в двухуровневых апартаментах, на последнем этаже.

— Зайка, но квартира на последнем этаже. Чем не пентхаус?

— Блажен кто верует.

— Это кто сказал? Литвинов? — возмутился Эдуард Эдуардович.

— Нет! Пушкин!

— Нет. Грибоедов, — тихо сказал я.

Я не знаю, зачем вмешался. Наверное, потому что только что выяснил, что я ненормальный человек, раз живу не в двухэтажной квартире.

Сергей Эдуардович пнул меня под столом.

Блондинка Рита перевела на меня изумленный взгляд, будто заговорил один из предметов мебели.

— Ты еще кто?

— Мы на ты?

Еще один пинок под столом. Я сообразил, что сейчас могу потерять работу, так и не найдя ее, поэтому благоразумно заткнулся.

— Это мои сотрудники, солнышко, и мы обсуждаем важный рабочий вопрос.

— Я точно знаю. Хорошо запомнила — Александр Сергеевич, — Рита не сводила с меня возмущенного взгляда.

— Все верно. Александр Сергеевич Грибоедов, — я вовремя убрал ногу и пинок пришелся в ножку стола.

Блондинка демонстративно полезла в сумочку, достала «листок» и заколотила по монитору пальцем.

Три мужика сидели, молча пялились на нее.

Рита мрачно смотрела в «листок», затем резким движением запихнула его обратно в сумку.

— Был бы умный, то сидел бы по ту сторону стола, — сказала она и скользнув по моему лицу, добавила:

— А кто Квазимодо написал, знаешь? — и направилась к выходу.

— Нет такой книги, — вздохнул я, — а «Собор Парижской богоматери» написал Виктор Гюго.

Дверью она хлопнула.

Напоследок Эдуард Эдуардович пожал мне руку, всем видом показывая, что снизошел до этого жеста и пообещал приехать летом сам, «пострелять жене на шубу». Я заверил его, что буду ждать, подумав про себя, что ни весной, ни летом пушных зверей не бьют.

Меня оформили.

Сергей Эдуардович удивился, что у меня так мало вещей, когда я на следующее утро сгонял в Сыктывкар и вернулся к вечеру обратно с одним чемоданом.

А что мне было брать?

Я хотел уехать. От всего. Я бы и эти мелочи не брал, но без смены одежды, туалетных принадлежностей и планшета, было бы слишком по-спартански. Шел по космопорту налегке. Единственный чемодан ехал рядом подсвечивая голубым цветом бело-черные плитки.

Летели на гигантским сухогрузе «Велес». Не считая космический парус, обслуживающий и жилой модули составляли одну тысячную от размера корабля, все остальное — грузовые отсеки. Летели десять дней, что по космическим меркам, недалеко. Я расспрашивал Сергея Эдуардовича о планете, он меня б армейских буднях, оба уклонялись от прямых ответов и оба это поняли. После чего я ушел читать планшет, а он играть сам с собою в шахматы. Я скрытничал по поводу службы по понятным причинам, а он то что скрывал?

Хотелось водки.

Кроме нас на корабле везли грузы на дальние планеты. Обувь, одежду, промышленное оборудование, медикаменты, продовольствие. Отдельным контейнером стояли упаковки с гибридами земных семян пшеницы, ячменя и овса. Ими предполагалось засеять крытые поля на орбитальной станции, висевшей над вулканической планетой, где добывали магматическую горную породу. На самой планете вырастить ничего было невозможно, условия не позволяли. Но в связи с особой ценностью материала на орбите построили станцию размером с небольшой город, и чтобы снизить затраты на доставку продуктов, а заодно и освободить грузовые места, решили выращивать злаки прямо там. Поэтому нашими соседями были агрономы, которые беспрестанно проверяли температуру контейнера. Здесь же везли чернозем и еще один контейнер красного цвета мимо которого один из зерновиков, «старший научный сотрудник», как он важно упомянул при знакомстве, ходил чуть ли не на цыпочках и как мне казалось, молитвенно сложив руки.

— Гватемальский кофе? — понимающе спросил я.

— Нет, — многозначительно ответил он, — конский навоз.

Увлеченный человек.

Из вулканической породы производили керамику, из которой изготавливали сверхпроводники, контейнеры для радиоактивных материалов и броню для военной техники, поэтому денег на станцию не жалели.

Со слегка спятившими агрономами я почти не общался, а вот ехавший с ними экспедитор оказался мужиком попроще и вполне компанейским. Он сопровождал одежду, медикаменты, продукты, в том числе и спиртное, к которому, у него надо полагать, был доступ. Впервые я его встретил вечером третьего дня в коридоре, когда он стоял перед ревизионным люком, ведущим в камеру СЗИ-М (бортовой самописец) и сосредоточенно щупал заклепки на его краях. На мой вопрос, что он делает, обернулся и заплетающимся языком спросил, знаю ли я, как открыть шторы иллюминатора? Очень хочется на звезды посмотреть. Я проводил его в каюту, к слову, отдельную и навестил на следующее утро. Он все помнил, смущенно извинился и поклялся, что прежде почти не пил. Выпить ему и не хотелось, ровно до тех пор, пока не засел в каюте читать со скуки классику. «Три товарища» Ремарка, где главный герой между любовными переживаниями и попытками заработать себе на хлеб насущный, беспрерывно пил. Прочитав две главы, экспедитор понял, что обязан выпить рому, которым персонажи романа заливали страницы. Агрономы наотрез отказались составить ему компанию, к членам экипажа по понятным причинам, с этим вопросом не подойдешь, пил сам. Про нас с Сергеем Эдуардовичем он не знал. Мы тихо зашли на борт, а шансы встречи на огромном грузовом корабле были небольшими.