Василий Биратко - Возрождение, или Граната в руках обезьяны [СИ]

Эуропы нигде не было, и я побрел к деду в кузницу.

— Доброе утро, — съязвил дед.

— Какое оно доброе, все разбежались, меня не разбудив. Куда ушла Эуропа? Я думал она здесь.

— Она практически не ложилась спать, раненько еще затемно прошмыгнула в дверь.

— Зачем? Куда?

— Не волнуйся так, придет, она всегда днем исчезает от людей.

— Вчера она была с нами, чего бы ей теперь бояться?

— Нас да, но есть и другие. Поначалу вообще никто не видел, где она бродит, только еда исчезала с камня за околицей, которую я оставлял для нее. Затем с детьми часто гуляла. Лучше займись делом.

Работать с утра, то есть после сна, мешала лень-матушка, взгляд остановился на штанге.

— Размяться, что ли? — с непомерной тяжестью выдавил я.

Хруст в суставах напомнил, как давно я это делал, приложил усилия, она взлетела над головой. Полчаса упражнений вернули бодрость, мышцы вздулись буграми, сверкая потом в лучах солнца.

— Так не договаривались, я просил потягать железо, — усмехнулся дед.

— А это что, не железо? — сострил я. — Ладно буде, где твои железяки, куда их?

— А то в первый раз, дикарь с востока, что ли?

Сортировка металла — утомительная работа, разбирать приходилось не только по весу и цвету, но и прочности. Я знал, что одинаковое на вид железо имеет разные свойства, одно легко плавится, другое наоборот. Есть белый металл, легок, как пушинка, а прочность имеет огромную, правда, на ножи не годный, быстро тупятся, чего не скажешь про тяжелые. Найдешь кусок белого, чистого, сверкающего на солнце, вот клинки добротные получаются. Однажды дед ковал длинный нож из тугоплавкой стали, две недели мучился, много угля перевел. Железо с трудом поддавалось ковке, и то если раскалять добела. Настал день, нож готов, отточен, на лету волос рубал, рассекал даже железо и не тупился, но первый бросок в дерево испоганил все: ударившись плашмя, нож рассыпался на мелкие кусочки, словно лед. Как дед только не вспоминал всех «матерей» на свете. Зато наконечники из них вышли чудесные, они рассекали кости, словно мелкие сучки, пробивали лося навылет, перерубив два ребра, дело оставалось за добротным луком и силой стрелка. За сортировку взялся, как бешеный, куски железа летели в разные стороны, разделяясь по цвету и весу.

— Потише, берсерк, зашибешь ненароком, — заворчал дед.

— Еще на охоту надо сходить или голодовку объявляешь? — огрызнулся я.

— На том свете обед мне не нужен, — немного спокойнее ответил дед. — Интересно, что это? С виду цельный стержень, но неравномерно легок по длине. Щас кувалдочкой пройдусь, женщинам на безделушки сгодится.

— Погодь, дай посмотреть, тебя хлебом не корми, дай кувалдой помахать.

— С жужжалками ковыряться по твоей части. Толку от них мало.

— Не скажи, без нее мы не вернулись бы с севера.

— Ладно, держи, только на мне не испытывай, — улыбаясь, закончил Мастер Сталь.

Кругляш и вправду оказался странный, с одного конца виднелись углубления враз по ладони, рука лежала как влитая, словно ручка кинжала. Второй конец выступал с ладони на четверть и не имел практически веса.

— Этот предмет держал робот, видно, воин сумел вырвать из стального захвата, — немного помолчав, добавил. — Я не смог. Ладно, пошел я на охоту, с этим разберусь попозжа.

— Вот так и изменяется наш язык, — уколол старик.

— Бе-е, нормальный язык, — высунув язык, сердито пробурчал я.

Отходя, взгляд остановил на прозрачной замерзшей слезинке размером с голубиное яйцо, завалившейся в металлоломе. Формой точь-в-точь капля, острый конец заканчивался металлическим колпачком, из которого торчали два коротких штырька с дырочками. Немного покрутив, положил в карман, Эуропе подарю.

Идти далеко как-то лень, побродив по околице, на ближайшем поле посчастливилось подстрелить двух молоденьких зайчат. Добыча слабовата для настоящего мужчины, но с испорченным настроением годится. И впрямь:

С утра не разбудили.

Дед в кузне злой какой-то.

Жужжалка пользу не принесла, изобретения мои, видите ли, пшик.

Эуропа куда-то исчезла.

Любопытство куда-то подевалось.

Удивительная вещь, тысячелетие прошло после катастрофы, а ржаные поля зарастать не собирались, немного лес шел в наступление, уменьшая диаметр, но до средины с такими темпами еще тысяч на пять хватит. Размышляя вслух, не заметил, как подошел к селу.

— Блин! И здесь опередил дед, — выругался я, видя, как над землянкой вьется дымок.

И вдруг от кузни быстром шагом появился дед.

— Кто в землянке? — бросил быстрый, леденящий взгляд на меня.

— А я почем знаю?

Не уступая дороги, шагнули вдвоем в дверь. Ароматом свежежаренного мяса ударило в ноздри. Разложив костер, нанизав на вертело трех куропаток, смотрела на нас Эуропа, скаля белоснежные зубы.

— Вот и хозяюшка в доме появилась сама, а то тебя вряд ли дождешься, — снова не преминул съязвить старый ворчун. — Отдай свою мелкоту, авось и без тебя разберется.

Не успел он договорить, Эуропа забрала зайцев и ловко прихватила с моего пояса нож, убежала наверх потрошить.

— Ах, молодца.

— Достал ты меня сегодня, дед, — я стоял красный, как бурак, выскочил за дверь.

Девчонка ловкими движениями надрезала шкурку возле шеи и резким взмахом сняла ее, выбросила потроха. С широкой улыбкой на лице она двинулась на меня, я, очарованный происходящим, попятился назад в землянку.

— Правильно, так его, потяпешу, — закатился со смеху старик.

— Ваш нож из стали лучше кремневых скребков дикарей. Мне приходилось не раз делать это, чтобы не били, — с грустью в голосе добавила она.

Дед погладил ее по голове.

— Больше никто не посмеет тебя и пальцем тронуть, — и косо посмотрел на меня.

— Ну я-то при чем? — с раздражением пролепетал я.

— А притом, береги ее, как себя, пока не признают за свою, пацаны быстро клеиться станут, — уже спокойнее сказал дед.

— Доченька, дай мясо, я положу в курдюк с настоянными травами, и немного подождем.

— Хорошо. У меня есть еще готовая птица, я обмазала ее глиной, и она теперь готова.

Я поднес немного соли, и мы дружно вонзили зубы в сочное прожаренное мясо.

— Как вкусно! — не сдержав эмоций, воскликнул я.

Доев куропаток, Эуропа принялась за зайчатину.

Я сидел в стороне и любовался ее ловкостью. Сам того не подозревая, полностью погрузился в наблюдение. В ее движениях было что-то завораживающее, мне нравилось, как она управляется с кочергой, загребая угли в середину костра, вот тонкая рука метнулась в сторону, не глядя, взяла поленце и точным броском уложила его меж догоревших головешек.

Взмахнула головой, волосы взлетели в воздух и рассыпались по плечам, спине (ну-у, облом! уже на молодой груди находился небольшой лоскут материи, как он у женщин называется, не вникал). Но от ожидания чего-то большего меня бросило в дрожь, сердце отчаянно забилось. Она, словно насмехаясь, упала на спину, вытянулась вдоль костра и потянулась, обнажив стройные ноги чуть выше колена, взмахнув ими, сделала кувырок через голову назад, юбка, хотя и ненадолго, покинула свое законное место. Девушка приземлилась на четвереньки и, как дикая кошка, прогнула спину. Затем ноги медленно разошлись в стороны, и она села на шпагат возле самого вертела, изящно повернула мясо. Она снова опрокинулась назад, сделала мостик, ткань с груди сдвинулась на голову. У меня захватило дух, мне казалось, что душа улетела, а тело забилось в агонии, жар распространился до кончиков пальцев, кровь дошла до точки кипения, дыхание участилось, как у гончей собаки. Интересно получается, когда мальцом прятался в кустах и подглядывал за купающими женщинами — были только смех, любопытство, но сейчас что это? Что за состояние, когда душа рвется, словно из клетки?