Александр Юм - Невеста для ЗОРГа

Вшивым хихиканьем Генька мотнул головой в сторону сержанта, держащего на плечах медсестру.

— Зови! — топнул поганец, и я затянул трясущимся фальцетом: — Эй, друг! Вера, идите сюда!

Постыдный и жалкий зов услышан не был — я только рот открывал, а громкости никакой, так беззвучно иногда орут бродячие коты.

— Сильней, сильней кричи, — кипятился Генька в шевелящейся колючей загороди, — шипишь, как чайник.

Он еще гундел о чем-то, по-рыбьи шлепая губами, но я уже видел его дефект.

— Ты что?! — плеснул злобой Сыч.

— Гена, а ты ничего плохого нам не сделаешь?

— Никогда! Честное ленинское и коммунистическое, под знаменами вождей!

Гаденыш додал мерзкую фразочку, а я окончательно убедился, что он не попадает губами в такт своей речи. Фантом! Опять я купился!

Призрак, видимо, почуял что-то неладное и стал громко откашливаться, харкая зеленоватой слюной.

— Простыл, — объяснил он, смахивая гнилую ряску. — Ну, чего замолчал? Зови.

— Сейчас, — пообещал я и ударил штыком туда, куда был должен ударить свинчаткой много лет назад. В переносье.

Этот удар был с любой точки зрения бессмыслицей. Удар в ничто, удар в пустоту, удар в плоть вакуума. Но это н и ч т о было соткано из мрака моей души, вываляно в грязи детских страхов и взрослых подлостей, и чтоб победить свой страх, надо было снова очутиться в записяных шортиках, победив себя того давнего, чьи нервы тянулись гордиевыми узлами ко мне сегодняшнему.

— Н-н-н-ааа!!!

— П-а-а-дла! — завизжал утопленник, хватая рукой мою винтовку. Пальцы его наткнулись на серебро штыка и разом увяли пучками синих водорослей. А изнутри выперло что-то, и живот лопнул, сливая всякую дрянь.

Очень уж противная эта оказалась штука, и я отвернулся, успев заметить длинного тонкого червя, елозящего в трясущейся блевотине.

Штык колол и резал, проворачиваясь и хлюпая, но все-таки вязнул в студенисто-оплывающем месиве. На всякий случай пришлось разрубить мерзкий холодец косым крестом. Рыбьи потроха исчезли. Желтоватое око удивленно мигнуло, и упала темень, как в брошенном танке. А потом провалился пол, и меня засыпало почти до шеи.

Более всего не хотелось, чтобы какая-нибудь гадость о тысяче мерзких ножек залезла в ухо. Ужасно боюсь насекомых и им подобных — я бы застрелился лучше, чем попал в яму с тараканами или жирными гусеницами. А здесь, наверное, всякие водятся. Вот черт! Попытался освободить руку и только хуже сделал — здоровенный пласт земли оторвался и ударил по голове, рождая зачатки паники.

Как теперь выкручиваться? Я ж не Гудини из журнала «Мир приключений» и в дырку без мыла не пролезаю, как ни поворачивайся в этом погребе. Потрогали память страшные рассказки из книги с «ятями» о заживо схороненных и дернулась нога, попав куда-то в пустое место. Прощупав носком сапога отверстие, я определил, что оно весьма плотное, может, даже со стенками из металла.

Ага! Ссунулся грунт под коленями, шорохом заструилась худая супесь, и я упал из одной могилы в другую. Здесь странно соседствовали песок и глина, и что-то чернело впереди. Пошарив вокруг себя, я наткнулся на твердую стенку и почувствовал приток свежего воздуха. Есть воздух! Пальцы скользнули вдоль шершавой панели с выпирающими дисками. Чиркнул спичкой и тусклая копоть села на железную крышку с орлом, венчающим надпись: «Штабъ-ротмистр Верещагинъ. 1877–1909. Спаси господь». Вот, значит, где я оказался — старое кладбище спецуры. Выше обнаружились два точно таких же орляных диска: титулярный советник Фогель и отец Иероним (Франко). Спасибо, мужики, и вечный покой вам.

Старое погостье вывело по ступеням наверх. Спутники мои обнаружились на поверхности сразу же. Сержант сидел на траве, глядя вниз, а Вера мотала ему на голову невесть откуда взявшийся бинт. Другая птичка-сестричка держала за плечи, пресекая попытки верзилы спрыгнуть вниз.

— Мишенька, не надо, миленький! Сейчас позовем кого-нибудь, и спасут лейтенанта.

— Кого ты позовешь, дура! — взорвался «Мишенька». — Смотри, что вокруг.

Главный корпус полыхал вовсю, и по мечущимся в панике людям около входа я понял, что вызывать действительно некого.

Огонь трещал на всех этажах, отгрызая могучие куски левого крыла. Стекол не было. Их осколки блестящими кучами сверкали на асфальте у крыльца, на скамейках главной аллеи и даже пускали зайчиков на битом камне, оставшемся от хозпостроек и гаражей.

Красная машина с помпой томилась перед чугунными воротами. Охранники — молчаливые парни из внутренних частей НКВД — не допускали пожарных, но те не уезжали, сверкая желтыми касками на другой стороне улицы.

Сержант, увидев меня, сбросил, видимо, целый мешок камней с совести, Вера кивала, не переставая гладить «Мишеньку», а рыжая сестричка кинулась на мою широкую грудь, заплакав.

— Ну, все. Все хорошо, девочки. Теперь бегите к воротам. Живо-живо-живо.

Мы проверили амуницию и пустились бегом к валившемуся от жара зданию. На подходе стало ясно, почему не пускают пожарных — смысла не было. Голубоватый отблеск прыгающих шаров означал одно — работу «язычника».

Тварь гнусная. Плазменная форма жизни. Да еще соображающая. Нечто вроде мыслящего протуберанца. В старых книгах писалось, что он рождается только из огня сгоревших церквей, а я думаю, все равно ему, из чего рождаться, были б условия. Только гвозди в том, что наши теоретики эти условия никак не могли обозначить. Следовательно, и средства борьбы подбирались на ощупь, а это всегда ведет к большим потерям.

Я метнулся к парадному входу, но сержант остановил меня.

— Давай здесь попробуем, — указал он в сторону полыхающих окон.

— Огонь ведь, пожжемся.

— Гляди, командир, пламя с синевой в третьем окне, над приямком.

— Вижу, да.

— Это самое тихое место во всем пожаре — крыло язычника, не вспотеешь даже. — Он потоптался, оправляя ремень с подсумком. — Ну что, пойдешь?

— Если э т и внутри, ударим как раз с тыла!

И мы с разбегу влетели в черно-рыжую пасть огня.

Ж а ра действительно не было. Плавал только зыбкий туман с претензией на марево, на деревянном полу шагренилась краска, а в том месте, где мы только что прыгали, красовалась огненная занавесочка о синих звездах.

— Ты почем знал, что в это самое прыгать можно?

Сержант покосился в мою сторону и тихо сказал:

— А я и не знал вовсе, так, читал где-то.

— Ну, т-ты…

— Отож. Но зато мы здесь. И если пройдем дальше, надо попасть в коридор второго этажа.

— Это тоже читал?

— Нет. Я здесь в карауле стоял… и в заразном тоже, и в морге. С апреля кантуюсь.

— А на чем засыпался, Мишаня?

Мишаня отвел взгляд и, шлепая ладонью по кулаку, выдавил:

— Упырь подрезал.

Н-да. Вот радость привалила! Однажды укушенный лечится долго и тяжело, и никто не даст гарантий, что без ежедневных уколов цитоглобина его не потянет на «свежину».