Александр Юм - Невеста для ЗОРГа

Хрустящее крыло швырнуло меня вниз, оторвавшись без усилия от жирных граней. Упал я далеко, но не в самое д н о, а где-то на мягкой опушке возле ямы, обложенной мшистыми валунами. Внутри ямы дымился казан; обросший седыми спутанными волосами великан время от времени вытаскивал из него длинную ложку и дул синими губами на содержимое. С ним были другие, такие же заросшие, наблюдавшие без единого поворота головы за мной: женщина в рубахе, угрюмые малыши с длинными руками и еще визгливые существа, держащиеся особняком в мутном ручье. Их острые шапочки выглядывали из воды.

Вместе со всеми я принялся ворочать камни, сталкивая их в дрожащую болотную ряску. Камни громоздились друг на друга, и вскоре по ним можно было ходить к бурым кустам на другом краю болота. Заросшие великаны принялись гатить дорогу, а мне дали лопату с держаком из кривой березы. Лезвие было сделано грубо и неумело, просвечивая дырками даже в самой толстой части. Пока я разглядывал эти дырья, сыпавшие ржавчину в грибную листву под ногами, раздался низкий громкий звук. За ним ― вопль.

Обитатели прелого болота застыли и, побросав работу, смотрели вверх, зажимая руками уши. Видимо, звуки не доставили им удовольствия, а суетливая мелочь из ручья подняла такой визг, что один из великанов кинул булыжник. При этом он заворчал, а остальные глухо вторили, вопросительно глядя в мою сторону.

Морща тяжелые складки на лице, синегубый великан потянул меня за рукав и вывел к шершавому дереву, уходящему высоко в небо, или вернее кверху, потому что неба здесь не было, вместо него плавали водянистые клубы зеленоватого цвета. Ствол заходил в эти клубы; выступившие капли смыкались в изумрудные ручейки, и, дребезжа чистым звоном, вода стекала под ноги.

Синегубый загудел, указывая на дерево, и подталкиваемый снизу я вскарабкался на толстую ветку, торчащую, как подагрический палец. С дерева шишка упала прямо на голову великана; он посмотрел на меня, запрокидывая голову с неожиданной улыбкой.

Первые метры высоты давались очень трудно, особенно там, где ветви заканчивались, и приходилось взбираться по черным наростам. Изредка встречались дупла. В одном из них засел ушастый филин. Увидев меня, филин принялся громко кричать, поднимая крылья.

Путь был очень долог. Там не существовало дней и ночей, но отдыхая на толстенной, метров семь в обхвате, ветке, я подложил руку под щеку и пощупал отросшую бороду. Глянув на землю, спать расхотелось — первый сук, на который помог забраться лохматый великан, оказался совсем недалеко. Рядом торчал из древесного мха домик белых мышей, и глава семейства — серьезный толстый мыш — все время неприязненно косился на меня. Пришлось лезть далее, выбирая пристанище.

Внезапно повторилась мелодия, так напугавшая обитателей хмурого болота. Звук был долгий и мощный, временами переходивший в тяжелый звон, какой бывает, если стукнуть молотом в большую медную гильзу. Ствол покрылся цветными узорами и начал расти подобно телескопу. А ветви стали исчезать. Ствол их втягивал, покрываясь сеткой мелких квадратов, под которыми заструилась холодная жизнь. И вдруг он, изогнувшись хвостом, подбросил меня вверх.

В мгновение болотная зелень неба сменилась отраженным светом черных зеркал. Пронеслись мимо лица языки пламени, рассыпались невдалеке прозрачные существа, играющие темнотой, и где-то, уже очень близко, послышался зов трубы.

Еще раз ударил в ухо медный колокол, и я очнулся в белой комнате без окон.

Я увидел ободранную изоляцию камеры и железные волдыри на ее черных боках. Осторожно эдак подумал: чьих рук дело? Моих, наверное. Зайти в «установку интенсивного восстановления» может только самоубийца, да и то, когда «восстанавливаемый» утихнет. Бренча растянутыми звеньями цепей, я осторожно поскребся в угадываемую по наибольшему числу вмятин дверь.

— Эй! Эй там…

Я жалко свистнул и зачем-то махнул рукой.

— Выпустите!

Дверь открылась чуть погодя и совсем в другом месте — в потолке. Суровый голос велел закрыть глаза, не поднимать голову, а руки наоборот — поднять, и держать пальцами вверх. Вскоре меня извлекли и поместили в комнату с чугунными плитками, испачканными мазутом. Маслянистая жидкость капала с больших приборных ящиков, весьма уродливых и соединенных толстым электрическим кабелем; казалось, что включи рубильник и поскачут они, в колдовском хороводе напевая: «Му-та-бор, му-та-бор, му-та-бор».

Среди физикотехнических статуй улыбался раздорогой мой Лев Борисович, ангел, или как там у них, хранитель.

— Живой, здоровый, нормальный! — пропел Грюнберг, укладывая меня в ободранную каталку. — А я за твою сердечную мышцу опасался… Лежать! — приказал доктор, видя мою готовность подняться, и до самого выхода бормотал странности: — Первый раз — и успех! Безусловно, безусловно. Я сделал это. Я сделал это! Теперь главное — безпобочность.

Чуть не прыгая на ходу, он сам катил возок, отстранив узкоглазого санитара. Даже когда узкоглазый завладел самоходными носилками, спаситель шагал рядом, задавая вопросы из учебника для отстающих. Очень уж надоел он с этими глупостями, особенно когда вытащил игрушечного деревянного котика.

— Кто это? — покачал игрушку Лев.

— Кот.

— Ка-а-кой?

— Идиотский.

— Ну, не дурачься, Андрей. Это нужно… Какого цвета кот?

— Заляпано-белый, в жирных пятнах.

— А сейчас, сколько котов? — Присовокупил он второго недоделка и подбросил обоих вверх. — Сколько?

— Борисыч, отвали.

Лев спрятал деревяшки.

— Ладно-ладно, не обижайся. Очень, понимаешь, хочется знать, что у тебя в голове. Шутка ли…

Да уж. Таки не шутка. Бодрая энергичность, наполнявшая тело после пробуждения, сменилась вялой дремой. Я даже испугаться толком не смог ватности, переселяющейся из конечностей в мозг — засыпать начал. Как привезли меня в девятую палату, еще помнил ― один из раненых сопроводил мое прибытие каким-то ехидством, а я что-то хотел сказать и окончательно заснул. Пробудился же под тихий смешок обитателей ватно-марлевых стен.

— А она говорит: «Я девушка честная, и насчет всего такого — ни-ни».

— Ну и что, пролет? — пробасил с койки в углу забинтованный человек.

— Ну… Жениться пообещал!

Разговор поддержал мой непосредственный сосед:

— А у меня скучная жизнь была. Попросил как-то Аньку свою: «Давай рачком попробуем, интересно ж…» Неделю не разговаривала. Только «Паша, иди есть» и говорила. Один раз в дом отдыха попал, и то — не санаторий, а климакторий оказался какой-то. Ни шуры-муры тебе, ни трали-вали. Дела…