Александр Юм - Невеста для ЗОРГа

Такие лица долго саднили память в Режицком СОПРе, где меня с другими окруженцами кололи на верность родине особотдельцы мехкорпуса Лелюшенко. И много позже не давали спать лица солдат Ивановых, кружащих по всему Шауляйскому тракту — без цели, без командиров, без о р г а н и з а ц и и. Сколько пропало таких ребят. Не из-за плохости, а просто потому, что рядом не было командира, комиссара или просто человека со «шпалой», который мог бы собрать их и повести в бой. И над всем этим, перекрывающий гул моторов и ржание тысяч лошадей, бьющий прямо в сердце вопль: «Братцы, командиры нас бросили!» И в самом деле, бросили ведь, не считая желторотых лейтенантиков при бессильном нагане.

Говорят, жить захочешь — на все пойдешь. А я не мог. Не мог бросить этого вот лошадиноголового, не мог оттолкнуть пичугу в белом, не мог лезть наверх сам.

— Сюда, быстрей! — я закричал сестричке; выход наверх исчезал.

Он все более осыпался под каблуками доктора, и было видно, что грунт сворачивается, падая вниз. Места, точнее — времени, оставалось только на одного.

Дыра с воздухом и небом вверху зияюще манила, напевая ветерком прелесть слабодушного решения, зудел гнилой нерв, шепча с надрывом: «б е г и, с п а с а й с я!» Однако страх — это такой товарищ, что победив его хоть раз, на следующем рандеву можно дать ему хорошего пенделя, если сытое и спелое бытие не размягчит за это время. А здесь и того проще: помочь слабым и выбраться самому.

Делов-то! Много проще, чем в сотый раз бежать в атаку на качающийся горизонт по выжженной траве около станции Чернь. И толкает тебя на подвиг дрожащая в испуге девчонка, а не политотделец Якущенко с рыскающими глазами и наганом, упертым в спину.

Поднял я сестричку за тонкие крылышки и глянул, примериваясь, куда ее подсадить, а ходу вверх уже нет. Вместо дыры — глинистый потолок в лохмотьях корней. А чуть дальше, в проеме коридора, что-то рвал на куски клубок волосатого могильника.

— Мама, — прошептала медсестра. Вера, кажется. Не к месту вспомнилось, что она работает в палате электросна.

— Сержант, уводи ее!

— Куда?!

— Куда-нибудь!!!

В дрожании колючих стеблей опять пульсировал зрачок мертвого глаза. Аккуратную ловушку он пристроил, ничего не скажешь. Если бы не очкастый жизнелюб, меня сейчас полосовали бы терновые когти. Объемная галлюцинация — вещь не больно уж хитрая, но в горячке вляпаться можно.

В голове смутно трепыхалась мысль, что битва будет один на один — судьба, видно, свела меня с этим гадом. А путей к отходу не просматривалось. Бетон лишь немного задержит ползучие руки «василька», но все равно кустарник движется помаленьку, безопася отмершими ветками свой путь.

— Лейтенант, сюда! — заорал издали конеподобный сержант. — Здесь выход есть!

Я отцепил ремень винтовки и кинул его сержанту:

— Свяжи все ремни, девчонку на плечи поставь, потом меня вытащите. А я тут пока…

То, что меня ждет очередная пакость, сомнений не было. И уверенности, что я смогу прижечь эту пакость тоже не было. Потому и ловил я в горсть утекающие секунды, чтоб их достало тем, за кого я в ответе. Квадратик бетона таял, будто сахар в чае, не в силах сдержать мертвые побеги.

Хому тоже не спас меловой круг. Хотя он, кажется, не должен был смотреть куда-то. А не смотреть нельзя, нет таких сил у человека перед лицом тьмы. Это, наверное, от предков осталось: кто видел опасность, у того было много больше возможностей уцелеть. Однако мне в и дение опасности шансов досыпало немного — в подземном коридоре замаячил Генька Сыч.

Враг детства озабоченно склонялся, обходя что-то лежащее под ногами.

— Дышит вроде, — донесся его знакомый хрип. — Шустряк!

Он сильно ткнул вниз палкой с особым, предназначенным для убоя котов гвоздем и, с натугой пошуровав, извлек наколотый красный комочек в жилах.

— Здоровый какой! — восхищался Генька, ковыряя тело доктора. — Прямо кабан!

Харкало еще живое, умирающим стоном захлебывающееся мясо, а я только карабин бессильно давил руками.

Этот заразеныш, отравивший своим недолгим пребыванием на земле многие жизни, одним своим появлением будто в ледяную Неву окунул. Железными цепями оковал. И толку в осознании несчастья не было никакого — я боялся Геньку.

Такое было уже. В далеком двадцать пятом я так же смотрел, потея от страха, как Сычев измывается над слабым. Петя Кормов, мой товарищ по рыбацким делам, стоял на коленях, а Генька бил его ногой по лицу. Малолетний подонок, избив до крови Петю, расстегнул ширинку и, прицелившись, выпустил желтую струю. Петя, скуля, закрывал разбитое лицо дрожащими руками, а Сыч мочился на него, сладостно прикрывая глаза. Когда эта тварь заметила меня и поманила грозным пальцем, я побежал быстрее, чем к тележке с эскимо.

«Ты тоже ссы на него», — приказал Генька, а один из его корешков, подкрепил слова увесистой плюхой. Так и лупили они меня, пока не сбежались на крики тетки с физкультурной демонстрации.

Мой двоюродный брат Генрих набить морду Сычу отказался.

— Держи вот это, — он протянул тусклую свинчатку и дал наказ подойти и без разговоров лупить в переносицу. Если сычевская «подписка» вмешается, то брат обещал помочь, а если «нет, то нет». Тогда, дружок, разбирайся один на один.

Подходя к мосткам, где должен был плавать Сыч, я увидел, что гнида залезла на деревянную сваю и собралась нырять. Решимость, разбавленная до потения подмышек, при виде Геньки исчезла вовсе. Но за спиной незримо стоял брат, с его презрительным «бздишь?», и я пошел к Неве.

Сыч готовился нырять. А я, увидев его водолазные приготовления, вспомнил вдруг, что ржавая посудина, которую недавно буксировали на Охту в ремонтный док, затонула аккурат возле Генькиной сваи.

Он, видимо, и двинулся головой в эту баржу, или застрял в каком-нибудь из люков, не знаю точно. Помню одно: не вынырнул, гад…

— Ты знал ведь, — поднял голову Сыч и я увидел, что вместо левого глаза у него рваная дырка, забитая чем-то осклизло-зеленым. Генька поманил чешуйчатым пальцем. — Иди сюда.

Мелко-мелко подернулась рябью кожа и затрусилась голова от нежданной встречи. Гимнастерка показалась чересчур большой, а рукава — короткими. И шея тоже стала вдруг длинной и ломкой, как стебель подсолнуха.

— Иди сюда, длинный. — Генька упер единственный вспухший глаз в мою сторону. — Ты ведь знал, скотиняра. Знал и ничего не сказал про баржу.

Утопленник был на удивление свеж. Портили его лишь узкие, синеватые полоски поперек лба и еще волосатые дырочки на шее, открывавшиеся при каждом вздохе.

— За твою беспримерную подлость, ты, длинный, будешь в должниках.

— Я не знал, Сыч!

— Не свисти. — Генька досадливо отодрал пиявку с синего живота. — Лезут и лезут, суки! — Растер он извивающегося червя. — Веди сюда этих. Акробатов.