Александр Юм - ОСКОЛ. Особая Комендатура Ленинграда

Красиво августовское небо. Кроны деревскрывают тучи, мигают редкие звездочки. Показался месяц, потом второй, и я осознал, что пьян вдрызг. В этой мысли утвердил легкий смех невдалеке. Кто-то был рядом. Собрав остаток сил, удалось встать и вылететь на тропу, посередине которой застыл мощный ствол.

Мне стало не по себе — ствол вдруг исчез, и появился ярко-красный зверь. Стояли вокруг него ведьмы и кормили еловыми ветками. Только были они почему-то в тренировочных шароварах и с цветами в головах.

«Вот он!» — атаковали ликующие голоса со всех сторон. «Медведь! Кто твоя невеста?» Мне завязали глаза и стали вертеть, подталкивая руками. Потом они замолчали и разбежались — слышно было, как удаляются шаги. Я сорвал повязку и, пытаясь остановить качающийся горизонт, споткнулся и упал на простертые руки сероглазой ведьмы…

Полностью прийти в себя удалось лишь к утру. Изредка мелькали вспышки просветления с обрывками разговора, но кто дотащил меня в лагерь — не помню. Уверен только, что они добрые славные парни. Принесли в дом, уложили спать и оставили на тумбочке полный котелок воды.

Натянув гимнастерку и ощупав карманы, я растерялся — кошелек с деньгами, ключи и удостоверение инструктора ОСОАВИАХИМа исчезли. Деньги ― ладно, тем более, что пропили мы их почти все. Помню, Валька стучал в окошко железнодорожной кассы и требовал отправить телеграмму в три слова «приготовьте сто рублей». Ключи, по-моему, я положил в пустой кошелек, есть шанс, что оставил в буфете. А вот удостоверение — это плохо. Могут из лагеря выпереть, если Еделев узнает.

А Еделев явился, как чёрт из табакерки. Читал нотацию, ударяя кулаком, возмущенно махал руками, но… Под конец речи кинул армейскую флягу. Первач! Похмелье не числилось в моих бедах, но жест начлагеря был дорог.

В понедельник я вступал в обязанности, которые начинались около 10–00. Судейство. Поэтому с утра на полигон тащиться было незачем, и к началу работы я выглядел не хуже остальных инструкторов. Вот только фраза «траектория движения пули» не задалась, и пришлось заменить ее на «линию полета». А так ничего. Временами, правда, желудок мстительно подбирался к пищеводу, но я регулярно гасил его водой.

Говорят, что в таком состоянии время идет медленнее. Не верьте. Оно вообще не идет, застывая липкой резиной на дне каждого часа. Казалось, что столетняя война была короче трудового августовского понедельника. Стрельбы — Матчасть — Планерка — Опять стрельбы — Упражнение «5+20» — «Дебет-Кредит» — Политзанятия в вечерней школе инструкторов.

Но даже политзачеты когда-нибудь проходят. Наступил вечер, когда я пошел сдавать ведомости учета расхода боеприпасов и в дверях столкнулся с какой-то девчонкой. Ведомости разлетелась по коридору. Девчонка ойкнула и бросилась собирать бумагу. Очень уж не хотелось мне сгибаться — шум в голове, да и желудок пошаливал. А она, присев на корточки и прижимая к груди бумажный ворох, сказала полуобернувшись:

— Я сейчас, я быстро все подберу.

И полуоборот этот и быстрый взгляд из-под рваной челки очень скоро стали меня жечь. Нет, мое сердце не пронзала молния, и толстожопый Амур не стрелял коварно из-за угла. Просто кончики пальцев занемели, и тугая волна перекрыла дыхание.

Наверное, по сто раз на дню приходилось встречать раньше это чудо — и ничего. А сейчас вдруг ее необычная внешность приковывала к себе, как магнит. Черные волосы клиньями, белая, белая кожа, и вместо полагающихся в таких случаях «очей черных» — глаза серо-стального цвета, цвета ледяного балтийского неба.

И еще она отличалась от своих подруг, не становясь при этом белой вороной. Девчата прислушивались к ее мнению, я замечал. Парни тоже не обходили стороной, однако предпочитали все же общество сверстниц более понятных. С теми можно было купаться, шутить, дурачиться, назначать свидания. Даже целоваться, наверное. С ней нельзя. Причем не из-за напускаемого ломания, а вследствие чего-то идущего от самой сути.

Что делать? Собирать листы рядом с ней? Стоять на месте? Подойти? Нет, подойти боязно. Я казался себе носорогом возле хрустального колокольчика и, вцепившись в стул, боялся даже моргнуть.

Пачка бланков была мне протянута со словами:

— Вот, Андрей Антонович, возьмите.

— Да-да, спасибо… э-э… Роза.

— Я Астра. Астра Далматова.

— Очень приятно. Андрей. Андрей Антонович.

Астра улыбнулась.

— Я знаю.

— А! Ну да. Ты, наверное, ищешь Полтавцеву?

— Нет, я жду вас.

Это было уже слишком. Стрелы из глаз и откидывание челки я мог еще вынести. Это ― нет. Я не заслужил того, чтобы меня ждала принцесса.

— Зачем?

— Вы вчера удостоверение потеряли.

— Я?

Отведя глаза, Астра молчала.

— Потерятелось… терерялось… тьфу! Я обронил его где-то, Оля!

Астра всё молчала, но теперь это молчание сделалось осязаемым. Его можно было грузить лопатами и развозить на телегах. Стремясь облегчить свинцовую обстановку, я начал рассказывать, что потерял дорогу, сбился, опять начал. А ей, видать, надоела моя мелкая суетливость, и принцесса сказала:

— Меня зовут Астра.

Я раз в пять сильнее засуетился, желая только одного: скорее все объяснить, чтобы она не ушла, не поняв.

— Я… Мне… Я слышал… это… значит…

Сжалившись, Астра сказала, что я мог недослышать.

— Вот-вот, — обрадовано закивал я. — Недослышал!

Улыбнувшись, она спросила:

— Так вы зайдете к нам забрать его?

— Ну, конечно, Астра! — Я еле удержался, чтоб не схватить ее за руки. — Я сейчас спихну эту бухгалтерию, и все.

Оставалось только уговорить Советку Полтавцеву отнести мои бумаги, но по дороге я был перехвачен комсоргом Жуковым и препровожден в красный уголок. Оказалось, что приехал товарищ из горсовета ОСОАВИАХИМа, ответственный за проведение стрелковой спартакиады.

Уполномоченный направлял нашу деятельность в какое-то русло, чертил схемки зеленоватым крошащимся мелком, вскрывал недостатки и тут же намечал пути их устранения. Потом на трибуну поперся начлагеря, потом комсорг Жуков обещал повысить общий процент попадаемости и, взывая к бдительности, поминал «еще живые тени врагов народа». Завели разговор про заводы, не отпускающие рабочих в снайперские школы…

Уже стемнело, пошел дождь, с громами и молниями, а вся эта говорильня продолжалась. Я попытался улизнуть, но начальник лагеря пришиб взглядом к стулу и сделал такое страшное лицо, что пришлось выдавать неловкую попытку за желание сесть подальше от окна. Когда «народный хурал» наконец окончился, я сразу убежал под прикрытием вставших разом инструкторов. Еделев не смог меня задержать — орать через головы в присутствии ревизующего товарища не решился.

Я выскочил на крыльцо.