Александр Юм - ОСКОЛ. Особая Комендатура Ленинграда

За какие-то полчаса я сильно устал и что хуже — потерял ориентировку. Пугали мрачные своды и тесные лабиринты в грязных потеках. Давили угрюмые стены, поросшие лишайником. Темень и слякоть. В чью дурацкую голову пришла мысль о бандах, прячущихся на дне, если в самом городе так много потайных карманов, что можно упрятать в них гопстопников со всего союза, да еще и место останется?

— Сейчас перейдем вон те трубы, — Горииванов показал на переплетение унылых железяк, — и, считай, на месте. Отдохни пять минут.

Я присмотрел мягкий на вид бугорок около изъеденного сыростью ригеля и подложил под голову противогаз.

Перед глазами все поплыло. Сначала, как будто дерябнул пару пива, легкий шум и все такое-прочее, потом повело сильнее и уже не хотелось подниматься. Поспать бы часа три-четыре… Мальцев не даст. Трескучий он, как будильник. А здесь славно. Только запашок сладковато-микстурный, смазанный чем-то прелым.

Я чихнул. С пола взлетели белые парашютики, усилив прель. Хм, нормально пахнет. Мне отчаянно захотелось подвинуться ближе к дурманящему источнику, но это оказалось не так просто. Попытавшись оторваться от пола, уперся каблуками в бетон, взмахнул руками, цепляя ладонями землю. Все без толку. Зато окружающее предстало в ином свете. Например, стены, ранее скрываемые темнотой, обрели мягкие контуры. Там прятались плюшевые зверьки, махали крыльями голубые бабочки и садились на оранжевую траву.

Я начал их считать. Сбился. Опять начал.

Все, не могу — глаза слипаются. Спать прямо здесь буду до синих мух и шума в голове. Так спят медведи в своих берлогах. Надо лишь подвинуться ближе к пряной волне, бьющей из стенки. Такой же душок, помню, издавали диковинные плоды, привезенные из далекой республики Эль-Сальвадор дядей Гришей Степановым, механиком торгового парохода «Меч Октября». Да, тот же запах, только с добавкой грибов… Голова, зараза, тяжелая, будто кто свинцом зафуговал.

Я попытался доползти к мухомору-невидимке, стреляющему белыми парашютиками. Повернуться удалось — набок или на спину я долго не мог определить, пока не закололи предплечье маленькие пузырьки. Вытащив затекшую руку, я шлепнул по земле. Пальцы воткнулись в какую-то дрянь, невыносимо отвратную даже на ощупь. Е-мое, это ж крыса! Дохлая. И уже давно — гнить начала. И еще рядом. И там, чуть дальше. Везде раскиданы гниющие тушки. Волна отвращения побежала по телу. Я подскочил, но все вокруг предательски закачалось, пол дрогнул, толкая к стене, обросшей чем-то бархатно-зеленым и шевелящимся в радостном предвкушении; но Мальцев все-таки удержал меня, схватив за воротник шинели. Понял суматошный капитан, во что я попал. Понял, каким-то шестым или седьмым чувством. А Волхов держал меня за волосы и слепил фонарем, отыскивая «красновато-бурые или коричневые вкрапления на кожных покровах лица». Ничего не найдя, закачал для профилактики лошадиный шприц масляной жидкости, а потом шлифовал мне лицо и руки белым порошком до такой степени, что почувствовал я себя судовой рындой. Да ну и пусть. Лучше светиться медным колоколом, чем зеленеть прикормкой этого вонючего ягеля.

Крепко влетело мне за этот привал. Майор Горииванов глядел, будто я обесчестил его дочь, Мальцев выстраивал многоэтажную тираду и даже молчаливые огнеметчики глухо матерились. Только вся эта ботаническая суматоха отодвинулась на второй план — послышалась автоматная очередь и тут же влетел очумевший «гопник»:

— Атас, мужики! Крысы!

Горииванов резко поднялся.

— Ты чего несешь, ляпало?

— Гадом буду, крысы. Стадом прут! — «гопник» скороговорил, часто оглядываясь назад. — Здоровые, как свиньи! Ефрейтор, мудак лягавый, из автоматаих шуганул. В клочья! Валить надо.

Все побежали. Командир «плутоновцев» рысил, прокладывая курс; за ним Мальцев, замыкающие огнеметчики переместились в голову колонны. Перед каждым поворотом майор светил в черноту, а его ребята держали проход под прицелом.

Над ухом рявкнул Мальцев:

— Надевай шлем!

— Какой шлем?

— Как на мне!

Я обернулся.

— Нету такого…

Но капитан в железной маске уже побежал, отчаянно махая мне рукой. В темноте слева стремительное и грозное движение напомнило сход лавины, я вскочил и понесся за Мальцевым.

Хотя бежал я очень быстро, на очередной развилке Лиходей обогнал меня, мотыляя стволом «ППШ».

Оставалось лишь молиться, чтобы автомат случайно не плюхнул в меня свинцом.

Стрелок, мать его! Какого рожна понадобилось дразнить ему крыс?!

Низко гудящая от топота сноровистых когтистых лап, острозубая и беспощадная серая масса не отставала. Я больше не оглядывался.

Промелькнуло несколько боковых коридоров, и мы выскочили на бетонную площадку, в дальнем углу которой торчали вбитые в стену одна над другой железные скобы. Лестница! Наверху болталась полуоторванная железная дверца, а прямо над головой резиновая подошва «гопника».

— Быстрей, пехота, мать твою… — азартно выругался Гориванов, после чего длинная струя из его огнемета прогудела сверху, додав копоти и вони.

А я быстрей не мог — остропалая железяка пропорола рукав у плеча, держа крепко и намертво, не давая сделать шаг вверх.

— Ну че, инструхтор, влип?

Немыслимым образом изогнувшись, «гопник» осклабился, направляя в мою сторону острие «финки». Я вспомнил этот нож, вспомнил его хозяина и понял, откуда этот Ерохин помнит меня.

Мы встречались один раз, весной сорок первого, когда я на три дня приехал в Ленинград и, спеша к Астре Далматовой, столкнулся с ним в подворотне.

О том, что на свете есть девушка с именем Астра, я узнал почти два года назад, когда был добровольным инструктором в летнем лагере ОСОАВИАХИМа [13] ОСОАВИАХИМ — общество содействия обороне, авиационному и химическому строительству (1927–1948), впоследствии ДОСААФ. Военизированная организация СССР, развивавшая в том числе стрелковое и минно-подрывное дело. .

К этому времени я имел университетский диплом, перспективу на перспективную работу и зияющую прореху в личной жизни. КрасиваяОльга, на которой я хотел (и давно обязан был, как порядочный мужчина) жениться, вдруг дала задний ход. Милые маленькие ссоры переродились в тягучее заедание по пустякам, объятия у дверей сменило вежливое «заходи», а совместное ожидание счастливого будущего как-то сошло на нет. Его место заняло ощущение глупого хихиканья за спиной, поэтому, когда на мой адрес пришло письмо с «уведомлением», я даже обрадовался. Уведомление сообщало, что я, как закончивший в 1934 году курсы стрелков-инструкторов, обязан пройти переаттестацию. К возможной разлуке Ольга отнеслась спокойно и, раздосадованный этим равнодушным пожатием плеч, наговорил я тогда много лишнего.