Александр Юм - ОСКОЛ. Особая Комендатура Ленинграда

Они были невидимо скованы той общностью, которая делает похожими друг на друга совсем не родных, но делающих одно на всех трудное и опасное дело. Что это за дело можно только догадываться, но полтора пуда горючей смеси за спиной автоматически переводило их в категорию «награжден посмертно». Пуля, осколок или какой другой горячий кусок металла, попавший в баллон с керосином, превращают человека за две минуты в сгорающий факел. И хоронить уже некого. Даже кости через две минуты адского пламени сыпались в прах.

Седой лейтенант химслужбы, с которым я в сентябре сорок первого лежал в госпитале на Суворовском, поминал Господин Великий Новгород и подвалы его древних зданий. «Немецкий „Фламен“ дальше бьет, — хрипел накачанный марафетовой дурью седой. — Я фрицев в будку струями загнал и пожег всех. А тот сбоку зашел. Я раньше выстрелил. Только пламя короткое, а немец на сто шагов бьет». Иногда химик ругался: «В баллон парашу всякую пихают, сопло забивается. Шланг рвется — и на десять метров одни головешки». Когда наркоз уходил, лейтенант молчал, потому что смерть — строгая невеста и требует внимание только к себе одной. Бинты и марля — ее фата, а руки в прозекторских перчатках крепко держат избранника. Какие двери выведут из белого лазаретного мира? Куда приведут они? Может, смерть укроет утренним легким платком? Или судьба в фартуке мастерового выпилит тебе деревянный протез. Но может и повезти. Семиликий Ругевит [9] Ругевит — бог войны у балтийских славян. вытащит личное дело с черной звездой и, листая шнурованную бумагу, задумчиво мотнет головой: нет, брат, еще послужи. А потом бахнет папкой и выдаст плац-карту в окопы близ какого-нибудь волховского болота или пропуск на пароход в Невскую Дубровку [10] Невская Дубровка — плацдарм на левом берегу Невы, где шли ожесточенные бои в 1941-42 гг. .

Уделом этих троих были питерские катакомбы.

Еще в октябре, в тяжелые дни начала осады, Город наполнили слухи. Детали и мелочи разнились, конечно, зато на выходе этого бурлящего слухами котла было вот что: город и флот в случае прорыва немцев будут взрывать. Тогда я и услышал про «Плутон». Команда состояла из людей, обученных подрывному делу, боевым действиям в подземных коммуникациях, гидротехнике и еще сотне вещей. Подземников сразу же «искупали в чернилах» — обштамповали грифами, из которых самый детский был «совсекретно».

Для чего здесь нужны огнеметы? И вообще, чем они сейчас занимаются, если немцы дошли до рабочих окраин и там зазимовали?

Место, конечно, к романтическим размышлениям не располагает. Пробыл я здесь недолго, а пиявки страха угнездились не только под коленями, но и стыдно сказать в каком месте.

Было в этом страхе что-то от вероятного риска для жизни, немного от неизвестности и очень много от детского страха, который прячется на чердаках и под лестницами, мягко скрипит досками на потолке и только дожидается момента, когда высунешь ногу из-под одеяла.

Где-то рядом Мальцев сыпал проклятьями в сторону «плутоновского» командира.

— Горииванов, где конденсаторы? — доносилось через перебранку его возмущение. — Ты на меня не спихивай, ити его мать! Все снаряжение и карты обеспечивает твоя бригада!

Долго они еще спорили, а потом порезанный шрамами огнеметный майор, подозвал меня:

— Ты здесь поосторожней. Где скажу «беги» или «стой» — исполняй сразу. Иначе амба. Мальцева тоже слушай, его подопечные еще хуже моих будут.

Что он бормочет, какие подопечные? Не, надо чесать подальше отсюда. На воздух, к свету, к людям.

— Товарищ Горииванов, тогда мы лучше поверху пойдем, как-то привычней будет.

— Не успеете. А что будет за опоздание — сам знаешь.

— Да не знаю я! И вообще…

— Старлей, ты пакет вскрыл?

— Да это не мой пакет!

— Отставить!.. Так что, ты давай. Действуй.

Майор двигал своим заштопанным, как с обложки романа писателя-мракобеса М. Шелли, лицом и подумалось: с чего у Горииванова и у «гопника» морды кривые? Майор порезан, сявка пожжен. И что интересно: оба знакомы, как говорится, до боли.

Я немного успокоился, хоть и странно здесь. Майор говорит загадками, Мальцев торочит к поясу железную маску, какие надевают голкиперы женских команд по хоккею, «молодой и веселый» Волхов вытащил пучок цветных проводков и напряженно водит колесики на своем адском ящичке. Только двое из этой компании занимались нормальным делом: гориивановские амбалы вспоминали 1927 год, когда Ленгубсовет физкультуры отменил бокс.

Разные происшествия случались в патруле. Приходилось сидеть в пустынном Александровском парке, ожидая немецкий десант, отбивать налеты на магазины и хлебные ларьки, ловить шпионов-ракетчиков, вывозить пацанов из фэзэушной амбулатории — все они померзли, и мы грузили их трупы, как дрова. Пару месяцев в патруле зимой 41-го — и оставшиеся годы можешь провести в дурдоме на Пряжке. Приходилось даже катать морские мины у побережья, а теперь вот в городской коллектор занесло.

Хорошее место: сырость, гниль, темно и еще, наверное, крысы. «Гопник», кстати, назвал огнеметчиков «крысодавами» — занятный факт. До войны эти звери добавляли хлопот местным жителям. Помню, были какие-то байки про крысиного барона и набеги зверьков на амбары — там они сжирали все, что можно, и отправлялись к Неве на водопой, покрывая склоны серым ковром. Интересно, бродят они здесь или все уже вошли в рацион, вслед за псами и воронами?

Пока командиры совещались, я клацал фонариком, изучая незнакомое место. Плесень, кирпич и грязь. Стены в трещинах, уходящих в боковой тоннель; слепой и короткий, построенный вкрай бестолково, он заканчивался трухлявой дверью с небольшой эмалевой жестянкой. Даже заглянувший сюда Мальцев не ответил, что это за каменный мешок.

— Сколько ходили мимо, а ни разу не видели. Это старый пикет — у нас другие литеры, — он шумно затопал обратно и крикнул в темноту:

— Горииванов! Глянь сюда, охранный пикет нашли.

Майор что-то буркнул и подошел, толкая перед собой Костю.

— Смотри, Волхов, это самый настоящий пост царской сторожевой линии. Можешь замерить, глаз даю, не больше двух «дэ» будет.

— А чего ты так уверен? — скривился тот, щелкая хромированным колесиком. — По-твоему, жандармы лучше нас работали?

Горииванов пожал плечами.

— Жандармы или нет, а двести лет опыта чего-то стоят.

Он поднес горящую спичку к битой эмали.

— Гарда и болотники, одиночные, со стороны Александро-Невской лавры. О! А это что?

Подошедший сзади Мальцев долго разглядывал изображение колеса, в котором спицами были электрические молнии, и в раздумьи щелкнул ногтем по жестянке.

— Хрен его знает. Может, синодальная печать?

Сзади кто-то засмеялся: