Роберт Хайнлайн - Двойная звезда. Звездный десант [сборник litres]

Гладко было на бумаге…

У моей секции поначалу дела шли неплохо. Приземлились мы не в своей точке и не получили локтевого соприкосновения с другой секцией – взводный и его заместитель уже погибли, перестроиться нам не удалось. Но мы «застолбили участок», наша группа усиления оборудовала опорный пункт – осталось только дождаться подкрепления.

Ожидание было напрасным. Мы даже не увидели этих парней – они высадились в том месте, где полагалось находиться нам, и им хватило собственных проблем с недружелюбными туземцами. Так что мы удерживали занятую позицию, время от времени теряли бойца и при любой возможности наносили урон неприятелю. Запас боеприпасов и топлива таял; какие уж тут прыжки – энергии скафандров едва хватало на простые перемещения. И продолжалось это, кажется, пару тысячелетий.

Группа усиления позвала на помощь, и мы с Голландцем поскакали к ее позиции. Вдруг перед моим напарником разверзлась земля и оттуда выскочил жук.

Голландец рухнул, а я полил жука огнем и завалил вход в нору взрывом гранаты. Потом занялся товарищем. Он был без сознания, но вроде не ранен. Взводный сержант дистанционно отслеживал жизненные показатели своих подчиненных и отделял погибших от живых, но выбывших по той или иной причине из строя и нуждающихся в эвакуации. Однако можно и проще выяснить, в каком состоянии пехотинец, – для этого у него на поясе есть специальный пульт.

На мои оклики Голландец не отвечал. Температура тела – тридцать семь градусов, дыхание, сердцебиение и деятельность мозга не регистрируются. Плохо дело… Но нельзя исключать, что он жив, а «умер» его костюм. Этой мыслью я и успокаивал себя, забыв, что в неисправном бронескафандре не может работать и датчик температуры. Как бы то ни было, я сорвал с пояса «открывашку» и приступил к извлечению Голландца из скафандра, стараясь одновременно следить за обстановкой.

Тут в шлеме зазвучал сигнал общего отхода – и не дай вам бог такое услышать. «Спасайся, кто может! Эвакуация! Берите раненых и бегите к ближайшему бую! Шесть минут! Спасайся, кто может!.. К ближайшему бую! Эвакуация…»

Я заторопился.

Из скафандра удалось извлечь голову напарника – отдельно от тела. Так что пришлось бросить труп и дать деру. Будь я чуть поопытней, прихватил бы боеприпасы Голландца, но тогда мои мозги соображали туго. Я запрыгал прочь – к опорнику, куда направлялись все уцелевшие из моей секции.

Они уже эвакуировались, я остался в одиночестве. Навалилось отчаяние. Но тут пришел сигнал сбора, не «Янки Дудль» со шлюпки «Вэлли-Форджа», а другая мелодия, незнакомая – «Сахарный цветок».

Плевать, главное, что есть буй. К нему-то я и направился, щедро расходуя остатки топлива. И заскочил в шлюпку за миг до того, как задраили люк. Меня доставили на борт «Фуртрека» в состоянии шока, такого глубокого, что я даже не мог вспомнить личный номер.

Говорят, операция «Жучиный дом» завершилась «стратегической победой». Но я там был, и я знаю: нам здорово надрали задницу.

Через шесть недель (а по ощущениям – через шестьдесят лет) в базе космофлота на Заповеднике я взошел на борт шаттла, потом с него перебрался на «Роджер Янг» и доложился борт-сержанту Джелалу. В проколотом левом ухе я носил пробитый череп с косточкой. Со мной был Эл Дженкинс, щеголявший такой же серьгой. Наш Котенок даже не выбрался из трубы. «Диких котов» уцелела горстка, да и тех раскидали по всему флоту. Примерно половину состава мы потеряли при столкновении «Вэлли-Форджа» и «Ипра», кошмарная суматоха на планете увеличила наш урон до восьмидесяти процентов с лишним, и начальство рассудило, что сохранить подразделение невозможно. Куда проще его расформировать и сдать в архив документацию. А когда заживут шрамы, рота «К», она же «дикие коты», возродится с новыми людьми и старыми традициями.

Кроме того, в других частях появилась прорва вакансий.

Сержант Джелал принял нас очень тепло, сообщил, что мы попали в шикарное подразделение, «лучшее на флоте», и что корабль тоже отличный. Наши сережки он как будто не заметил. В тот же день мы отправились с ним в нос «Роджера Янга», к лейтенанту; тот улыбался весьма любезно и говорил с нами отеческим тоном. Я заметил, что Эл Дженкинс успел снять серьгу перед этой короткой беседой. Сам я поступил так же – уже убедился, что никто из «хулиганов Расчека» черепов не носил.

Для них не имело ни малейшего значения, сколько у тебя боевых высадок, где и как ты воевал. Либо ты один из них, либо нет, и если ты не «хулиган», они тебя в упор не видят.

Мы в это подразделение попали не вчерашними курсантами, а обстрелянными бойцами, поэтому получили минимальный кредит доверия. К нам относились как к равным, но с холодком отчужденности – давали понять, что мы пока не члены семьи, а всего лишь гости.

Но не прошло и недели, как мы побывали на боевой операции, после чего стали полноценными «хулиганами Расчека», кровными братьями, своими в доску. К нам теперь обращались по имени; нас наравне с другими наказывали за нарушения; у нас занимали и нам одалживали; мы присутствовали на совещаниях, где могли свободно высказывать свое дурацкое мнение и столь же свободно молчать в тряпочку. Мы даже обращались по именам к младшим командирам – разумеется, не при исполнении ими служебных обязанностей. Сержант Джелал всегда был при исполнении. Разве что на грунте, случайно столкнувшись, можно было сказать ему «Джелли» и уступить дорогу с таким видом, будто его царственный ранг ничего не значит для «хулиганов».

А вот лейтенанту мы никогда не говорили «мистер Расчек» или даже «лейтенант Расчек». Только «лейтенант», причем в третьем лице. Нет бога, кроме лейтенанта, и сержант Джелал – пророк его. Если Джелал сказал «нет», то с этим можно поспорить – по крайней мере, такое позволяется подчиненным ему сержантам. Но если он заявил: «Лейтенанту это не понравится!» – все, тема закрыта. Окончательно и бесповоротно. Никто не рисковал проверить: а может, все-таки понравится лейтенанту?

Расчек был нам как родной отец. Любил нас, баловал, но при этом ухитрялся держать большую дистанцию между собой и нами. Так было и в пути, и при высадке – но не на грунте. С момента приземления каждый солдат взвода, разбросанного на сотню квадратных миль, постоянно чувствовал его трогательную заботу. Даже не представляю, какое волшебство помогало ему уследить за всеми нами. В разгар драки по командирскому каналу мог прозвучать его твердый голос: «Джонсон, свяжись с шестым отделением, у Смитти проблема!» Лейтенант замечал проблему даже раньше, чем командир отделения Смита, и как же это грело наши сердца! Любой из нас был абсолютно уверен: если ты еще жив, лейтенант не сядет в эвакошлюпку без тебя. На Жучиной войне земляне попадали в плен – но только не бойцы штурмового взвода «хулиганы Расчека».