Оберон Ману - Пре-вращение

Ночь. Луна. Безветренно. На небе ни облачка, сплошные звёзды. Я сижу на северной стороне обзорной площадки воеводского дома. Внизу, подо мною, по стене прохаживается часовой. Вот у нас уже и усадьба. Со стенами, хозяйственными пристройками, погребами и всем прочим. Время шалашей и землянок кануло в прошлое. Как и ночные тревоги, впрочем. Часовой — это так, тренировка и дань традиции. Головы Змея — давно уже не передовые рубежи, а узловые точки средней линии. Забавно.

Я сижу на кошме, сложив ноги по-турецки, как это раньше называли. Передо мною — переносной столик для письма, он же низкая широкая скамеечка. На верхней доске тетрадь общая, ученическая, карандаш механический с грифелем 0, 5. Всё из прошлого, до Заразы.

Из нового — только мой маленький домашний талисман. Миниатюрная копия знамени Фанагорийского полка. Лучших рукопашников армии своего времени. Родоначальник спецназа ГРУ, на мой взгляд. Полк прорыва князя Суворова. Единственного военачальника планеты, не проигравшего ни одной битвы.

Супружница моя лично вышивала. На пяльцах. По-старинному. По моему рисунку, ещё до Заразы лично мной сделанному. Всё время в нагрудном кармане носил, сейчас на стенке в изголовье ложа нашего, под стеклом…

Супружница, любушка моя. Хороша. И с характером, и понимающая. И всё такое прочее. В полную препорцию, как говаривали те же фанагорийцы.

Я ведь чего тут сижу и писанину развожу? Потому как не спится. А почему мне не спится? Потому что часов этак, несколько, назад, на закате, подкралась половинка моя драгоценная со спины, якобы незаметно. Я, понимаете, сижу в полной медитации, а она мне спину обнажённую грудками своими острыми царапает, прямо в клочья рвёт, фигурально говоря.

— А что, — говорит, — уважаемый воевода. А не сводить ли вам в поход вашего гвардейца?

А меня самого уже и смех разбирает и прочие предпоходные волнения начинают подымать голову. И отвечаю я любушке моей, якобы серьёзно:

— А не наблюдаете ли вы в ауре моей, матушка-государыня, следов глубочайшей внутренней работы с тонкими энергиями? Надоело мне по земле ходить, левитировать желаю. А для сего требуется соответственный отдел нижней чакры прочистить, отремонтировать и в порядок привести. Чтобы парить на силовых линиях планеты, аки большой полосатый мух.

— Ага, — отвечает, — а человеческий организм, как мне неоднократно говорил супруг и повелитель, больше всего напоминает галактический крейсер из дозаразного кино. Вот сейчас и проверим…

И — хвать меня за орудию главного калибра.

— Учебная тревога!..

А и я сам уже немного встревожился. Хотя и приятно, конечно, что твоя орудия главного калибра находится под надёжным присмотром проверенного специалиста. Но всё же, кашляя смехом, спрашиваю:

— Почему — учебная? Может — боевая?

А она посерьёзнела сразу, к спине моей полностью прижалась и говорит на ухо:

— Нет, — говорит. — Вот когда нового ратника ковать будем, тогда и будет тебе боевая. А пока — учебная. Марш — в траншею!

Ну, в траншею, так в траншею. Наше дело служивое…

Вот опять же — странно. Поднялся я на площадку обзорную, покинул уютно сопящую на ложе нашем супружницу мою, половинку драгоценную. И недоумеваю. По прошлому опыту — это мне сейчас без задних ног дрыхнуть полагается. А я сижу вот, и горы свернуть готов — такая силища меня распирает. И трачу я её не на ту же внутреннюю работу, а на мемуар для потомков.

Хотя — нет. Не для потомков. Это мне вот сейчас вот только что в голову пришло. Для себя я пишу. Для себя. Пройдёт какое-то время, и почую я, что опять чего-то не хватает, а чего — и сам не пойму. И чтобы рвануться вперёд, сделаю я предварительно шаг назад, в прошлое.

Взгрустнётся мне однажды в дождливый осенний вечер. Годочков этак через триста-четыреста. И полезу я на чердак, али ещё куда, достану заветную бутылочку, выну вот эти вот листочки, прочитаю написанное, ахну от внезапно возникшего понимания, шлёпну себя ладонью по лбу и тихо шепну сам себе:

— БОЖЕЧКА ТЫ МОЙ, КАКОЙ ЖЕ Я БЫЛ — ДУРАК!..

Ночь. Кладбище. Костёр.

Между могилами сидят уверенные в себе молодые люди.

Посередине, между ними, вырытый гроб вечернего захоронения. Чувствуется даже запах ладана отпевания. В гробу — труп молодой девушки. Сатанинская эксгумация.

Молча, с брезгливыми усмешками сверхчеловека в трактовке Голливуда, молодые сатанисты ритуально касаются савана биг-маками Макдональдс, после чего аккуратно кушают их, запивая томатным соком, символизирующим кровь.

Модернизированная чёрная месса в свете пяти свечей чёрного воска.

Трапеза окончена. Старший группы, кривой горбун средних лет, кряхтя, нагибается над трупом и задирает подол савана. Вытаскивает из влагалища покойной грелку: чекушка из-под водки с химикатами, выделяющими тепло. Из круглого отверстия в мёртвом теле чувствуется сладковатый запах разлагающегося трупа.

Молодые сатанисты, промастурбировав член до появления эрекции, надевают презервативы. По очереди, вслед за горбуном, совокупляются с трупом. Использованные презервативы бросаются в пустую могилу. Саван снова опущен до подошв, крышка закрывается, гроб опускается на место. Сверху на крышку падают пустые пакеты из-под биг-маков, пластиковые одноразовые тарелочки, прочий мусор. Пять сапёрных лопаток споро забрасывают землёй гроб с осквернённым телом. Огарки свечей аккуратно заворачиваются и прячутся в карманы. Теперь на них благодать сатаны.

Четверо юношей, молча кивнув старшему, тихо расходятся. Мелькают между могилами в ярком свете полной луны их головы. Пятый поворачивается к горбуну.

— Скучно. Меня это больше не возбуждает.

— Ученичество, — пожимает плечами тот.

— Этап за этапом. Долго. Скучно. Вот если бы встретить…

— Сатану? — понимающе усмехается кривой горбун.

Несколько секунд оценивающе оглядывает возомнившего о себе ученика.

— Хочешь рискнуть шкурой?

— Я же предан Ему, — пренебрежительно пожимает плечами ученик.

— Ну, если тебе лучше знать… Ориентир шесть.

— И что там?

— СЕГОДНЯ? — выделяет интонацией горбун. — Его ближайшие слуги.