Анна Азырова - Йормундур

Йормундура проводили в кабинет, одетого в стиранную шерстяную тунику и обутого в сапоги из валяной шерсти на босу ногу. Длинные космы северянина ещё были мокры и всклокочены после купания и рассыпались по широким плечам густой гривой. Аирмед подвела гостя к столу, постелила простынь, и Йорм, разувшись, улёгся на спину. Чья-то рука обходительно подняла голову, убрала волосы на один бок, затылок мягко опустился на шёлковую подушку.

В очи норманну било зимнее солнце, в небе кружили морские птицы. Пахло снадобьями и ладаном. Ком в горле стоял с тех самых пор, как Диан Кехт заговорил о больной руке. К слову, сам целитель уже подоспел и тщательно мылил в ладонях неведомые пенящиеся травы. Засучив рукава по локти, он утёр руки льняным полотном и безмолвно махнул дочери. Та достала из плошки платок, выжала до капли, и на голову Йормундура легла дурманящая белая пелена. За действом всё это время наблюдали из оконца Олалья и Ансельмо. Диан Кехт и отпрыски стояли к ним спиной, поглощённые работой. Когда платок с лица Йорма сняли, его спутники поняли, что тот погрузился в сон.

— Я не так себе представляла отращивание руки, — шепнула девица, которую переодели в простое опрятное платье и серый шерстяной плащ на булавке.

— Мы ещё ничего не видели, — Йемо отшатнулся от окна, потянув подругу за руку. — Стоит проведать Стюра. Кажется, он не в духе.

Олалья с долей недовольства последовала к побережью, где финфолк занимались своим рыбацким хозяйством. Их женщины с наростами на безволосых головах, подобными диадемам из акульих плавников или длинным медузьим щупальцам, чистили рыбу от чешуи и требухи на плоских камнях, затем подвешивали для сушки или складывали в бочки. Иные поселенки вываривали морскую соль, ткали, мастерили сети. Ими, как думалось путешественникам, они орудовали чаще всего во время перегона рыбы и, надо полагать, пользовались пением, служившим им речью.

Двое мужей-финфолк приплыли из моря с крупным зверем, похожим на танги, но с головой и туловищем козла. Ансельмо встречал рисунки такой диковиной твари в греческих книгах, где она звалась козерогом. Его, громко блеющего, рыбаки за мощные рога приволокли на сушу к широкому пню и там зарубили, должно быть, на жаркое.

Стюр уселся на полянке, где сушились подвешенные в ряд простыни. Под гузно северянин подсунул головешку и сложил голову на перекрещенные ладони.

— Что с тобой, душа моя? — Олалья присела на корточки, крепко сжав плечо берсерка и пристально глядя в смурные карие глаза.

— Могу ли я быть весел, когда Йорм?.. — Стюр покачался на месте, руки тяжело упали на колени и вновь прильнули к обветренным губам.

Ансельмо наклонился к дому, заглядывая в окно, где мелькали Октри и Аирмед. Дети Диан Кехта то подавали ему белое полотно, то сверкающие сталью инструменты, то забирали что-то, складывая в широкое блюдо. На миг Йемо почудилось, что руки врачевателя все в крови, но монах отогнал от себя жуткие мысли.

— Я так страшился за Йорма, что ему не бывать отныне берсерком… Мы ведь побратимы: как мне пойти в бой без него? А теперь… Что толку в ратной славе, если ему грозит не смерть — так вечная немощь! — зарычал нормандец. — Не знаю, что мне делать. Я из кожи вон лез ради сурьмяного плаща и дружбы Гундреда.

— Если бессилие сковывает твои руки, обратись к молитве, — пожал плечами Ансельмо, мельком перекрестившись.

Стюр тягуче плюнул под ноги, сверля монаха взглядом исподлобья, и поплёлся к берегу, пиная попадающуюся гальку.

Вернулся Диан Кехт к гостям, расположившимся в тёплой гостиной с камином и плетёными креслами, спустя несколько часов, когда солнце покатилось к западу. Не без удивления старик обнаружил Олалью с длинной бритвой в руках, которой она осторожно срезала пышные вихры Ансельмо. Тот присел в кресло, наклонив голову вперёд, так что подруга могла подбривать прядь за прядью, начиная с затылка. Работала девушка очень осторожно, постоянно обтирала лезвие подолом и полоскала в воде, а пряди складывала в глиняную тарелку. Сородичи шутили и так же, шутя, поругивались между собой. Диан Кехт рассмеялся и подошёл к паре поближе.

— Вижу, занятие себе вы нашли. Похвально!

— Как Йормундур? — спросил Ансельмо, не поднимая головы.

— Здоров и будет отлёживаться до утра.

— Хм. Это добрые вести, — подняла бровь Олалья, аккуратно брея другу за ухом. — Почтенный Диан Кехт, позволите вопрос?

— Разумеется, барышня.

— Вы и впрямь так мудры, что знаете будущее? Сможете прочесть мою судьбу?

Диан Кехт, почесал бородку, пальцы потеребили кольцо в мочке огромного уха с седым клоком волос над ним.

— А вы в судьбу верите, молодая леди? Что ж, мне надо подумать.

Олалья накинула на голову Йемо смоченный лоскут ткани, тщательно обтёрла, и тот наконец высвободился из заботливых рук. Девушка ехидно расхохоталась, а когда знахарь протянул гостю маленькое зеркальце, он залился смехом ещё громче.

— Дети мои, я вижу, вы встали на путь храбрых и в сердце у вас ещё нет лукавства и злобы. — хозяин нежно приобнял путников за плечи. — Хочу вручить каждому из вас дары, которые ещё пригодятся в дальних странствиях. Тебе, Олалья, хорошо бы найти свою стезю, и я подскажу тебе верную. Моя дочь одарённая травница и уже написала книгу со всеми полезными растениями, которые ей ведомы и пригодились для разных нужд. Я подарю тебе экземпляр и дам совет: знахарку в любом поселении ценят и уважают, она никогда не останется голодной. Изучи это ремесло, ведь у тебя к нему явно есть тяга.

— А мой? Мой дар? — Ансельмо запрокинул лысую голову к доброму Диан Кехту, светясь улыбкой.

— Тебя, милый, я обучу рунам, но для этого приходи после заката к храму Мананнана.

Так юнец и поступил, укрывшись от вечерней прохлады слишком длинным для его роста плащом. На острове Хильдаланд, о расположении которого нельзя догадаться даже по звёздам, зима была мягче и куда теплей, нежели на материке. Прохладный морской ветер Ансельмо сравнил с бризом Аросы, где редко стояли заморозки и валили снега. В этом же краю круглый год обильно росла трава и пели птицы, хоть хмурые тучи и застилали широкий купол неба.

Земля Хильдаланда равнинная, поросшая в глубине острова лесом, а вдоль поморья тянущаяся луговинами, холмами и каменистыми пляжами. В Финфолкхаиме Ансельмо было спокойно впервые за последнее время.

У капища монах повстречал, как и условился, Диан Кехта, покидавшего храм после молитвы. Старейшина пригласил гостя к берегу, где они вышли на деревянные мостки. Над виднокраем стоял ясный золотой месяц, отбрасывая на воду пляшущую дорожку. Кричали чайки и другие кормящиеся неподалёку птицы, волны, шумя, накатывали к каменистой насыпи пляжа. Диан Кехт, подойдя к самому краю пирса, сложил натруженные руки за спиной, его взор устремился куда-то вдаль. В рыбацкой деревушке зажгли факелы, вкопанные в землю у каждого дома. Финфолк доделывали хозяйскую работу и готовились отойти ко сну.