Анна Азырова - Йормундур

— Бьём в кисть. Контратака. Теперь батман. Зеркальная защита. Почувствуйте ритм и своё тело. Атла, откуда берём? Наоборот, идиот! Не сердись! — Блатнайт пихнула в плечо невнимательного юнца, потерявшегося в череде движений. — Я велела успокоиться. Перечить вздумал? Наглец! — воспитанник, вдохнув поглубже, отогнал наворачивающиеся слёзы. — Кто распустит мне сопли, отправится к мамке с концами!

Наставница дала знак барабанщику прерваться.

— Так, встали парами! Тренируем сцепления стоек и атак. Учитесь оценивать расстояние между собой и противником. Помните: вы мелкие с короткими ручонками, и рослый воин достанет вас на безопасной для себя дистанции. Единственная возможность — навязать ближний бой.

Ножны Блатнайт с силой ударили по дрожащему мечу ослабшего Диармада, остриё зарылось в снег.

— Ты труп! Я велела тебе выйти из строя! Экий нахал! — воительница нервно посмеялась. — Отчего язык проглотил? Боишься меня? Так найди другого учителя! Как я устала! Вестимо, проще быть добренькой и не драть глотку на морозе. Вот только иначе вас-дурней не натаскаешь! И разве я кого силой держу? Устал — на лавку, болит что — к лекарю! Думаете, я фурия? А мне, старухе, по-вашему, сладко пришлось одной среди мужей? Я прошла через тысячи насмешек, выговоров и тумаков, прежде чем услышала похвалу!

Рука помощника Блатнайт вновь опустилась на истёртую бычью кожу барабана. Нянька Бриана подступилась к нему, следя, как младший сын Бе Бинн из раза в раз пробивает защиту своего визави. Он пытался парировать, но юный танист ловко изворачивался.

— Лентяй, пробуй другие контратаки! И не стой на месте. Что за самовольство, Бриан! Я так вас учила?

— Какая разница, если приём работает? — подросток сдул мокрую чёлку со лба, продолжив фехтовать, не глядя на Блатнайт.

— Ха! Раз такой умный, чего ж не подался в филиды аль мыслители? — женщина зашлась раскатистым смехом. — Чем языком чесать, лучше б внимательней слушал да по сторонам иногда глядел. Техника никуда не годится! Сам занимаешься, отвечай?

— Да, — отрезал Бриан, принимая очередной удар.

— А я говорила, что моих занятий хватит! Ваш танист, братцы, способный и старательный, вот только самодурство его погубит! Слишком умный и слишком упорный ученик — это беда! — ножны стукнули поперёк узкой спины. — Стойкость и послушание!

— Ай! Так можно выбить все задатки будущего риага!

Нянька в удивлении смолкла, но затем с губ сорвался зычный хохот вместе с облаком густого белого пара.

В замковом саду, разбитом по желанию первой жены Кеннетига, зима навела свои порядки. Длинные вьюнки многолетних роз, расползшиеся по земле, кованой ограде и крытой беседке, превратились в почерневшие голые стебли, схваченные инеем. Снег никто не сгребал, и по требованию господ фуидиры лишь прочистили среди пышных сугробов узкие витиеватые тропинки. На ветках яблонь, прогнувшихся под снежной шапкой, кое-где торчат ряды острых сосулек. Сосны же стоят в самом цвету и красе.

Никто не спешил захаживать в скромный сад морозными днями, кроме двух человек. Здесь, подальше от челяди и двора, скрывался сам риаг и его всегдашний спутник. По вырытой дорожке, собирая снег краями плащей, Махун и Брес добрели до середины сада, где в окружении кольца ровно обтёсанных плит, поднятых на ребро, стоит древнее изобретение — солнечные часы. Прямая каменная стрела на устойчивом постаменте под углом устремлена ввысь, но теперь густо припорошена и почти не отбрасывает тени из-за непроницаемой пелены облаков.

Задержавшись на минуту у часов, Махун достал книгу, куда черкнул пару строк гусиным пером. Бресу досталась работа держателя стеклянной чернильницы, куда время от времени опускалось остриё, роняя синие капли на плащ советника риага. Такими же тёмными точками стая ворон выделялась на белой земле, что-то беспрестанно рыскавшая. Брес заплёл часть волос в косу, убрав их от лица, и выбившиеся пушковые кудри посеребрил иней. Молодой мужчина хранил молчание, иногда заглядывая из-за спины Махуна в его непонятные и очень подробные записки.

Сутулясь, рыжеволосый пошаркал ещё дальше вглубь сада, губы тихо забормотали под нос, и спутники вновь остановились у почти невидимого за сугробами канала. Водный ручеёк полностью замёрз, но натиск сапога на тонкую корку вновь привёл его в движение. Льдинки медленно потекли по узкому руслу, застревая в осерёдке из горстки круглых булыжников. Перо черкнуло в раскрытой книге.

— Махун, — чуть севший голос Бреса нарушил тишину. — Посвяти меня в свои мысли. Мне любопытно…

Жёлтые глаза неотрывно вперились в запруду, куда, как рыбёшки, попадались льдинки, но одна за одной они находили бреши, чтобы проскользнуть дальше по руслу под током воды. На освободившееся место становились другие кусочки льда и повторяли судьбу первых.

— Задний ряд. Закрывает дыры в переднем. — монотонно забурчал Махун. — Передние не выдержат долго. Нет. Лучше заменить их новыми. Менять постоянно. Задние болтаются без дела… давят вперёд.

— Ты о льде в канале?

Махун макнул перо в чернила, в книге появилась примитивная схема.

— Боевое построение. Сколько нужно колонн? Построить резерв плотно, но свободно для отхода. Первый ряд — самые стойкие. Держаться на расстоянии, закрыться с флангов. Резерв нужен для натиска. Враг бежит. Меньше потерь.

Брес вдруг воодушевился, зелёные глаза заблестели.

— Кажется, я понимаю. Ты хочешь сделать строй свободней и заменять уставших бойцов новыми из заднего ряда? А что же с натиском? Он сломит боевой дух врага? Предлагаешь толкать своих в спины щитами? Тогда колонна будет биться… как единое тело и разум. Это феерично, Махун.

Риаг повернулся, чтобы возвращаться в замок, где его ждал обед по строгому расписанию, как нравилось сыну Кеннетига. Опустив взор куда-то на уровень фибулы на груди Бреса, Махун без слов передал ему свои бесценные заметки, которые чужие руки приняли с нескрываемым трепетом.

Извилистая узкая река Шаннон несла лодку с пятью людьми вдоль своих сподручных для купания и рыбалки низких берегов. В тумане мрели дальние холмы, замыкающие долину вокруг Киллало со всех сторон. Чуть ближе, за жмущимися к мосту через реку по обеим её сторонам домами, амбарами и мельницами, раскинулись поля. Сейчас они устланы снегом и походят на бескрайнее белое плато, но по весне — это жёлто-зелёное лоскутное одеяло из больших и меньших прямоугольных заплат. Дым из печных труб, сплетаясь с клубами тумана, ещё пуще скрадывает окрестности деревни. И только песни на гэльском языке доносятся отовсюду.

Это гимны и молитвы, которые поют ирландцы от заутрени до вечерни, одинаково прося заступничества и отдавая похвалу как Христу и святым, так и природе да полузабытым богам своего племени. Молитва пронизывает все стороны жизни этих простых людей: заговор на здоровье скота, добрый улов и обильное молоко после дойки, заклинание для божков, помогающих в молотьбе и прядении шерсти, ткачестве и сбивании масла, благодарность Богу за завтрак, обед и ужин и хвала стихийным силам за пришедшую к сроку зиму без лютых заморозков и снегопадов. Гэлы беспрерывно напевают из любви к музыке и своего весёлого нрава, но даже без всякого разумения их молитвы как будто доходят до высших сил.